– Неустановленная личность, – сказал он, – Нужны документы.

– Какие? – покорно спросил Кузин.

– Свидетельство о смерти. Партбилет.

– Но давайте исходить из здравого смысла! – воскликнул Кузин горячась. – Есть прах. Пепел, так сказать. Какое еще нужно свидетельство?

– Пепел, оно конечно… – засомневался Богатиков, и вдруг его унылое лицо озарилось какой-то запредельной решимостью. – Хорошо! Пепел беру на себя. Факт наличия смерти установим медициной по пеплу. А партбилет?.. Мы его похороним как коммуниста, а вдруг он не коммунист?

Кузин задумался. Богатиков тоже. С минуту они смотрели друг на друга, изобретая выход для английского коммуниста.

– Партбилет остался в семье. Он дорог как память, – осторожно проговорил Кузин.

– Может быть, ручательство? – предложил Богатиков.

– Я могу поручиться как член партии, – предложил Павел Сергеевич.

– Нужно два ручательства.

Павел Сергеевич сник. Где же взять второе ручательство? Даже Алла Вениаминовна не поможет, поскольку беспартийная.

– Ищите поручителя, – сказал Богатиков, поднимаясь с места и протягивая руку Павлу Сергеевичу.

Кузин мучительно принялся подбирать кандидатуру, понимая, что обрекать даже близких друзей на столь опасное предприятие – бесчеловечно. Неожиданно выручил Храпатый. Встретив Павла Сергеевича в служебном коридоре, он поинтересовался, как идут дела с захоронением Сейлинга-Шермана. Кузин пожаловался на заковыку, и Храпатый не задумываясь предложил в поручители себя.

– У меня в документах зафиксировано, что он коммунист, – сказал полковник.

Кузин вспомнил листок с фиолетовым штампиком, где собственной рукою вывел слово «коммунист» – и потерял дар речи. Впрочем, он тут же засуетился, приглашая полковника в гости для составления поручительства и желая тем самым отвлечь его от очевидного логического несоответствия. Храпатый согласился легко, будто на это и рассчитывал.

Когда допивали вторую бутылку коньяка, выслушав массу историй Храпатого о войне и особистах, полковник откинулся на спинку стула и, обращаясь к Алле Вениаминовне, сказал:

– Раньше бы десятку схлопотал Павел Сергеевич, не иначе, А сейчас сидим по-людски, коньячок пьем! Ваше здоровье!

На следующий день Павел Сергеевич отнес Богатикову два поручительства за прах Иеремии Сейлинга-Шермана. А еще через два дня инструктор позвонил Кузину домой и сказал, что второй секретарь примет его в понедельник.

– Не забудьте захватить прах, – предупредил Богатиков.

– Ну, вот видишь! Все и решилось! – радостно воскликнул Кузин, положив трубку.

Алла Вениаминовна с сомнением покачала головой.

В воскресенье Павел Сергеевич отправился в Солнечное за прахом. Поехал он после обеда, пока добрался туда, сунул прах в полиэтиленовый пакет и вернулся на платформу, уже стемнело. На платформе полным-полно было рыбаков, возвратившихся с залива. Они сидели на своих ящиках группами, расставив ноги в огромных валенках, в неторопливо попивали портвейн.

Подошла переполненная такими же рыбаками электричка, и Павел Сергеевич втиснулся в нее, сжимаемый со всех сторон овчинными полушубками, окованными металлом ящиками, острыми ледобурами. На Удельной его вынесло толпою из вагона, и тут Павел Сергеевич ощутил, что полиэтиленовый мешок, который он нес в правой руке, непривычно легок. Кузин отбился в сторонку и, затаив дыхание, заглянул в мешок. Алюминиевый пакет был на месте. Павел Сергеевич двумя пальцами извлек его из мешка и обнаружил, что пакет пуст.

В самом низу полиэтиленового мешка и пакета с прахом имелся длинный разрез, будто сделанный бритвой. Очевидно, это был след острого ковша ледобура, которым чиркнул по пакету, проходя, кто-то из рыбаков. Сквозь этот разрез и высыпался прах.

Павел Сергеевич дернулся к раскрытым еще дверям вагона, из которых валил народ, глядя рыбакам под ноги, и ничего, конечно, не увидел, кроме грязного, перемешанного с землею талого снега, чавкающего под галошами и сапогами.

Прах Иеремии Сейлинга-Шермана, в полном соответствии с последней волей покойного, был рассеян на родине великого Ленина представителями рабочего класса.

Более того, он был рассеян на исторической платформе, куда в апреле семнадцатого года прибыл из Финляндии великий Ленин.

Тут Павел Сергеевич немного тронулся рассудком. Он заметался по перрону, как заяц, держа в руках алюминиевый пакет, потом в сердцах швырнул его за ограду платформы, но тут же спохватился, перепрыгнул через ограду и, попав обеими ногами в глубокий сугроб, вновь завладел пакетом.

Он простоял несколько секунд, соображая, что же делать дальше, затем выбрался из сугроба и зашагал к ближайшему гастроному.

В гастрономе, действуя хладнокровно и обдуманно, он купил двух охлажденных кур по два рубля шестьдесят пять копеек за килограмм и завернул их в полиэтиленовый мешок с прорезью. Алюминиевый пакет он тщательно разгладил и спрятал на груди под пальто. После этого Павел Сергеевич вновь отправился в Солнечное.

Он добрался до дачи в девятом часу вечера. Промерзший коттедж встретил его угрюмой тишиной. Где-то вдали лаяли собаки. Павел Сергеевич допил оставшуюся водку прямо из горлышка и приступил к делу.

Прежде всего он принес из сарая охапку березовых дров и растопил печку. Дрова занялись неохотно, Кузин извел на растопку почти все газеты, обнаруженные в доме. Наконец пламя загудело. Кузин в пальто присел на табуретку перед открытой дверцей топки и долго смотрел на бушующее пламя. Затем одну за другой он сунул в топку кур и прикрыл дверцу.

Через несколько минут в кухне возник аппетитный аромат жареной курятины, сменившийся вскоре горьким запахом подгорелого мяса.

Кремация кур была закончена заполночь.

Павел Сергеевич открыл топку и увидел в печи черные обугленные остовы. Он подождал, пока уймется пламя и погаснут угли. Затем, пользуясь совком, он осторожно извлек из топки останки кур вместе с золой, ссыпав прах на подстеленную газету. Далее Кузин пользовался уже столовой ложкой, измельчая ею останки и осторожно наполняя ими пакет из фольги сквозь имевшуюся прорезь. Вскоре пакет приобрел прежний пухлый и увесистый вид, и Павел Сергеевич с максимальной тщательностью заклеил прорезь найденной, по счастью, в подсобке с инструментами прозрачной липкой лентой. Закончив работу, он положил пакет на стол, и тут нервы не выдержали. С Павлом Сергеевичем впервые за много лет случилась истерика.

Он всхлипывал, трясся – то ли от холода, то ли от ужаса – потом закурил, тоже впервые за много лет, найдя трясущимися руками пачку «Столичных», оставленную в доме еще летом заезжими гостями. «Господи, за что нас так? За что?» – повторял он неслушающимися губами, вдыхая дымный запах сгоревших птиц, превратившихся в желанный коммунистический пепел.

Заснул Кузин под утро, повалившись в пальто на холодную жесткую кровать. Пламя кремации не смогло прогреть замерзший дом, с губ Кузина слетали при дыхании облачка пара.

Домой он вернулся к полудню следующего дня с руками, перепачканными в золе, позвонил на работу Алле Вениаминовне, сказал, что отменили вечерние электрички. Потом принял душ, побрился и отправился с прахом в райком.

…Кур хоронили через неделю. Церемония была расцвечена пионерским знаменем с горном и барабаном, а также делегацией профкома чулочной фабрики. Кроме пионеров и месткомовцев, присутствовали супруги Кузины и поручитель Храпатый. В нижней части обелиска Вениамину Григорьевичу Шерману сияла новенькая надпись золотом, сделанная за счет райкома: «Здесь покоится прах Иеремии Сейлинга-Шермана, рабочего-металлиста, члена Коммунистической партии Великобритании». И стояли даты рождения и смерти.

Инструктор Богатиков прочитал по бумажке краткую речь, существенно дополнив биографию покойного новыми деталями. Те же мужики зарыли прах в могилу тестя. Хриплый горн ударил в бесцветное морозное небо. Пионеры с салютом прошли мимо могилы; месткомовцы, толпясь, возложили венок с алой лентой.