Сентябрь 1895

Биарриц, Франция

Добрейший Николай Александрович!

Не получаю ответа и очень волнуюсь о Несмелове. Через два дня уезжаю из Биаррица и тороплюсь докончить начатые дела, поэтому пишу самую коротенькую записочку.

Разосланы ли роли «Отелло» и «Фомы»? Пожалуйста, эти две пьесы немедленно разошлите по получении этого письма, так как чуть ли не в день приезда придется начать репетиции одной из этих пьес. Некоторые роли в этих пьесах еще не назначены в оставленном Вам расписании.

Дожа посылайте Желябужскому,

Брабанцио — Калужский,

Грациано — (вероятно, тоже Калужский),

Людовико — Голубков,

Кассио — Конозов,

Монтано — Левитский,

Шут — Вансяцкий,

Герольд —?

Эмилия — М. А. Самарова (Грекова).

(Вот ей-то, т. е. Самаровой, надо бы свезти на дом роль и от имени Общества просить взять ее. В противном случае она может отказаться, а другой Эмилии я не вижу в Общ-ве) ¹.

В «Фоме» не отданы роли ²: можно ли рассчитывать на участие Бурдиной (непременно велите узнать). Если да — роль генеральши ей передать.

Пелагея Кузьмин. (или Праск. Ильин.) — Пуаре,

Оленька — Кайзер (с специальным письмом — что «Фома» возобновляется с ограниченным количеством репетиций, поэтому посещение всех репетиций без исключения обязательно).

Пальчиков (Мизинчиков) — Митюшин,

Отребьев (Обноскин) — Прокофьев II,

Курицына (Перепелицына) — Левитская или, если откажется, — Рябова.

Ягодкин (Ежевикин) — если откажется Винокуров, послать Прокофьеву I (он же и может переговорить с Винокуровым).

Катенька (Настенька), гувернантка — послать Шидловской.

Остальные роли известны. Ради бога, к моему приезду разошлите роли, иначе будет кавардак, который отзовется на всем сезоне.

Ваш К. Алексеев

1895

Москва

Добрейший Александр Акимович!

Большое спасибо за присылку Шлоссера ¹, которого возвращаю сегодня.

По-моему, выясняется, что Кипр был долгое время во владычестве турок, и потому отчего бы не придать постройкам восточный характер?

Жду Вас в Любимовку, а пока жму Вашу руку.

К. Алексеев

Спасибо за карточку — моими заведует Маруся.

Конец декабря 1895-

начало января 1896

Москва

Многоуважаемый Владимир Васильевич!

Обращаюсь к Вам с огромнейшей просьбой, от которой зависит не только успех народных сцен «Отелло», но даже и сама постановка ее.

Размеры сцены и особенно кулис настолько малы для толпы из 70 человек, которая фигурирует на сцене, что уместить ее и представить отдаленный шум оказывалось невозможным до тех пор, пока сегодня нам не открыли гостиную не только для склада бутафории, но и для закулисных массовых сцен. Сразу все, что не выходило раньше, пошло безукоризненно. Умоляю устроить так, чтобы на все спектакли и репетиции нам разрешили трубить и шуметь в этой гостиной, иначе я ничего не могу сделать с толпой, которая не только не может играть за кулисами при упомянутых условиях, но там нельзя передвигаться, для того чтобы солистам быть вовремя на своих местах. Я знаю, что своей просьбой вношу беспорядок в клубскую жизнь, но уверяю Вас, что я решаюсь на это по крайней необходимости. Без этого условия ставить «Отелло» по срепетованной планировке — немыслимо. Умоляю еще раз перенести на вечера репетиций всех спектаклей игральную комнату наверх. Я не бог, чтобы делать чудеса, а мало-мальски сносная постановка при той тесноте, которая портит все дело за кулисами, была бы чудом.

Остаюсь в надежде, что Вы не раскаетесь, если исполните мою просьбу, от которой, повторяю, зависит судьба «Отелло».

С совершенным почтением

К. Алексеев

30 января 1896

Москва

Глубокоуважаемый Лев Николаевич!

Спешное дело лишает меня возможности выполнить свое намерение: завезти Вам билеты на завтрашний спектакль ¹. Беру на себя смелость приложить их к настоящему письму и остаюсь в приятной надежде видеть Вас и Ваше уважаемое семейство на спектакле Общества любителей искусства и литературы, 31 января 96 года, в помещении Охотничьего клуба (Воздвиженка, д. гр. Шереметева).

С совершенным и глубоким почтением

К. Алексеев

30/I-96

20 марта 1896

Москва

Многоуважаемый Михаил Валентинович!

После вчерашней репетиции я считаю своей обязанностью заблаговременно, для избежания всяких недоразумений, предупредить Вас и Христофора Иосифовича ¹ о нижеследующем. Если я, забывая серьезную болезнь жены и дочери, приношу свой посильный труд Вашему новому театру, то я делаю это ради создания серьезного дела, которое и служит мне оправданием в глазах семьи. Однако, если Вы, в свою очередь, инициатор и душа Вашего театра, не захотите принести ему маленькой жертвы, — конечно, ничего из наших стараний и хлопот не выйдет. Ввиду сказанного позвольте мне сохранить за собой право, на случай повторения такой репетиции, как вчера, удалиться из театра до окончания репетиции и совершенно устраниться от всякого участия в постановке «Ганнеле», сняв свое имя и имя Общества с афиши ².

Начало мая 1896

Москва

…Вчера проснулся по случаю праздника в 12 часов. Пустой дом — куда деваться? Думал, думал… поехал к Медведевой ¹. Просидел с 2 до 8 часов. Обедал, чай пил и все шесть часов проговорил, конечно, о театре. Медведева была необыкновенно в духе. Все выпытывала, почему ты больна, не потому ли, что ревнуешь меня к театру. Я удивился, откуда она знает! Оказывается, что у нее с мужем всю жизнь была та же история. Прости, может, я сделал глупость, но я признался, что часть твоей болезни происходит оттого, что ты меня не видишь. Вот Медведева понимает мое состояние артиста и мужа и сознает, насколько трудно совместить эти две должности; она понимает эту двойственность, живущую в артисте. Любовь к женщине — одно, а любовь к театру — другое. Совсем два разных чувства, одно не уничтожает другого. По-моему, она очень хорошо говорила, и я решил по твоем возвращении посоветоваться именно с ней. Мне думается, что именно она поймет и тебя, как женщина, и меня, как артистка. Все время почему-то она говорила на тему, что я обязан сделать что-нибудь для театра, что мое имя должно быть в истории. Она давно это твердит в Малом театре, и после «Ганнеле» Ленский стал ее поддерживать ². Не знаю, для чего она это говорила, но мне показалось, что она как будто догадывается о моем намерении или охлаждении к театру.

Пришел Дмитрий Феофилактович ³, и потому прерываю письмо…

Пишу на следующий день утром, за утренним чаем.

Вчера просидел с Филатычем до 11 1/2 час., и, конечно, проговорили опять о театре…

…Опять приглашали ставить «Принцессу Грезу» ⁴ — отказался вторично. Об этом, впрочем, не жалею, так как выйдет гадость. Откупился от Яворской декорациею из «Отелло». Думал, что Добровольский отыщет ее в сарае и перевезет в театр и обратно. Оказалось же, что Добровольский уехал из Москвы и некому искать декорацию по сараям. Спектакль же назначен на воскресенье, и я не знаю, что мне делать. Все это меня злит еще больше.

Перед тем как писать тебе, я послал с посыльным письмо к Куперник ⁵ о том, что декорации не найдены и что я прошу ее принять все меры на случай, если Добровольский не найдется. Около 11 1/2 час. приносят записку от Куперник, в которой она умоляет приехать по экстренному делу. Еду к Черневским ⁶, оказывается, она живет не у них, а напротив. Застаю несчастную девочку (ее рост на головку ниже Щепкиной из Малого театра) в ужасном состоянии. Она взяла на себя антрепризу, так как считает себя передовой женщиной, и теперь ее разорвали на клочки. Умоляет со слезами помочь ей, иначе она совершенно разорится… Конечно, просьба ее заключается в том, чтобы я приехал хотя на одну репетицию. Тут я вспомнил не столько намерение отставать от театра, которое, как назло, преследует меня, сколько твой совет: в театральных делах не связываться с такими дамами, которые в глазах публики могут впутать меня в сплетню. Среди таких дам, конечно, Яворская занимает первое место. После самых неудачных мотивов, после разного вранья, со страшными усилиями удалось кое-как отбояриться. Но все это вышло ужасно нескладно, и, конечно, я нажил теперь нового театрального врага. Удивительно всегда со мной это случается, когда нужно отказываться. В самый решительный момент, когда нужно поскорее говорить «нет», я пропускаю время, делаю паузу, во время которой стараюсь подыскать какой-нибудь деликатный мотив отказа, лицо выражает страшное смущение, тот, кто просит, пользуется этим моментом, начинает уже благодарить за согласие, а я ничего не могу придумать и еще больше начинаю смущаться; конец на меня находит туман, я начинаю говорить чушь, и в результате получается впечатление, что я хандрю, ломаюсь, словом, самое отвратительное впечатление. Так или иначе, но третий раз отказываюсь. Теперь, вероятно, оставят в покое. Сегодня утром наконец явился Добровольский. Я сдал ему — доставить декорации и теперь развязал себе руки совершенно…