Граф в это время сидел у дочери. Он был уже старик, но совершенно еще стройный, раздушенный, напомаженный, с бородой a la Napoleon III и в безукоризненно модной сюртучной паре.

- Как же, chere amie*, ты это утверждаешь!.. - говорил он (даже в русской речи графа Хвостикова слышалось что-то французское). - Как женщина, ты не можешь даже этого понимать!..

______________

* дорогой друг (франц.).

- Я, может быть, и не понимаю; но Петр Евстигнеич говорит, что все это одна фантазия, вздор!.. - возразила ему Елизавета Николаевна.

- Как, вздор? - спросил граф и от досады переломил даже находящуюся у него в руках бисквиту и кусочки ее положил себе в рот: он только что перед тем пил с дочерью шоколад.

- Так, вздор, - повторила она. - Петр Евстигнеич говорит, что надобно сначала первое дело покончить.

- Но оно уже кончено... с неделю, как оно рассмотрено и разрешено... сказал с уверенностью граф.

- А если кончено, так и прекрасно!.. А другое предприятие, Петр Евстигнеич говорит, надобно подождать...

- Для тебя, chere amie, каждое слово твоего Петра Евстигнеича... Oh, diable*... от одного отчества его язык переломишь!.. Тебе он, по твоим чувствам к нему, представляется богом каким-то, изрекающим одни непреложные истины, но другие, может быть, понимают его иначе!

______________

* О, черт... (франц.).

Граф Хвостиков собственно сам и свел дочь с Янсутским, воспользовавшись ее ветреностью и тем, что она осталась вдовою, - и сделал это не по какому-нибудь свободному взгляду на сердечные отношения, а потому, что c'est une affaire avantageuse - предприятие не безвыгодное, а выгодными предприятиями граф в последнее время бредил.

- В сущности, твой Петр Евстигнеич кулак и привык только считать гроши! - присовокупил он вполголоса.

- Пожалуйста, папа, не говорите так, - остановила его дочь. - Я люблю этого человека и не позволю никому об нем дурно отзываться.

Говоря это, Елизавета Николаевна вся вспыхнула даже.

- Что ж, это семейный разговор был... - возразил было граф.

- А я и семейного разговора такого не желаю иметь, - подхватила дочь.

Граф замолчал.

Вскоре затем приехала Домна Осиповна. Елизавета Николаевна очень ей обрадовалась.

- Ах, вот кто это! - воскликнула она, увидав входящую подругу, и, вскочив, как козочка, с дивана, бросилась обнимать ее.

Граф Хвостиков тоже сейчас встал и поклонился гостье; при этом случае нельзя не заметить, что поклониться так вежливо и вместе с тем с таким сохранением собственного достоинства, как сделал это граф, вряд ли многие умели в Москве.

- Ты, однако, - начала Елизавета Николаевна, перестав, наконец, целовать Домну Осиповну, - опять в обновке, в бархатном платье!

- Да, я с болезнью моею и поездкою за границу так истрепала мой туалет, что решительно теперь весь возобновляю его!.. - отвечала та не без важности.

- Постой, постой! - останавливала между тем Мерова приятельницу, не давая ей садиться и осматривая ее с головы до ног. - Но знаешь, ma chere*, платье это тяжело на тебе сидит.

______________

* моя дорогая (франц.).

- Я не нахожу этого, - отвечала Домна Осиповна, не совсем, видимо, довольная этим замечанием.

- Тяжело, - повторила Мерова, - не правда ли, папа? - отнеслась она к отцу.

Граф Хвостиков лукаво усмехнулся.

- "В мои ль лета свое суждение иметь!"{41} - произнес он уклончиво.

- Как вы ни молоды, граф, но все-таки, я полагаю, свое мнение вы можете иметь! - отнеслась к нему с улыбкою Домна Осиповна. - Скажите, тяжело это платье?

- Pardon, madame, je ne comprends pas ce que cela signifie*: тяжело! Тяжело только то, что трудно поднять, но вам, я надеюсь, не тяжело носить ваше платье, а приятно.

______________

* Извините, мадам, я не понимаю, что это значит (франц.).

Граф хотел этим что-то такое сострить.

- Даже очень приятно, оно такое теплое, в нем так уютно, - подтвердила Домна Осиповна.

- Но оно не платье, chere amie, - силилась доказать Мерова, - а драпировка какая-то.

- Хорошо сказано, хорошо!.. О, ты дочь, достойная меня! - подхватил граф (он еще смолоду старался слыть за остряка, и даже теперь в обществе называли его "тупым шилом").

- Поэтому вы, - отнесся он к Домне Осиповне, - прекрасная дорическая колонна, а платье ваше драпри... Vous etes une dame aux draperies!..*

______________

* Вы - дама в драпировке! (франц.).

- Не знаю... Я что-то колонн в драпировках не видала, - произнесла та, несколько уже обидевшись и садясь на кресло.

Граф Хвостиков тоже сел.

- Ну что, пустяки - колонна!.. - подхватила Мерова, также усаживаясь около приятельницы. - Я убеждена, - продолжала она, - что это тебе, по обыкновению, шила твоя Дарья Петровна.

- Конечно, Дарья Петровна, которая никак не хуже шьет твоей madame Минангуа, и разница вся в том, что та вдвое берет за фасон и вдвое материи требует, - возразила Домна Осиповна.

- Как же это возможно! - произнесла почти с плачем в голосе Мерова. Папа, разве правда это? - обратилась она опять к отцу.

- Я не знаю фасонов madame Минангуа; но в окнах у ней я только видал прелестные цветки, - отвечал граф.

- А разве она делает цветы? - спросила Домна Осиповна.

- Нет, он все глупости говорит: засматривался там на хорошеньких мастериц! - перебила с досадой Мерова и снова обратилась к главному предмету, ее занимающему: - Ты спрашиваешь, отчего тяжело, но зачем такие широкие складки? - сказала она, показывая на одну из складок на платье Домны Осиповны.

Та пожала при этом плечами.

- Ты, значит, не видала последних фасонов; есть у тебя какой-нибудь модный журнал? - спросила она.

- Два даже! - воскликнула Мерова и, проворно сходив, принесла оба журнала.

- Смотри: узенькая это складка или широкая? - говорила Домна Осиповна, показывая с торжеством на одну из картинок.

М-me Мерова вспыхнула при этом: она чувствовала себя прямо уличенною.

- Знаю я это! Но пусть на картинках это так и будет; носить же и надевать на себя такое платье я никогда бы не хотела, - произнесла она капризным голосом.

- Погоди, - остановила ее Домна Осиповна, - а этот капот, который на тебе, разве не так же сделан?

- Да что капот! Ей-богу, как ты говоришь? - почти выходила из себя Мерова. - Это глупая какая-то блуза, которую мне шила белошвейка.

- Attendez, mesdames*, я вас помирю!.. - сказал, поднимая знаменательно свою руку, граф Хвостиков. - Каждая из вас любит то, что требует ее наружность!.. Madame Олухова брюнетка, к ней идет всякий блеск, всякий яркий цвет, а Лиза - существо эфира: ей надобно небо я легко облегающий газ!..