– Меньше, – улыбнулась Ребекка. – Послушай… Ты ничего не понял… Папа завещал нам это… если мы согласимся. Я смогу предвидеть будущее людей и стран. А ты узнаешь премудрость оккультизма. Вдруг. Будто знал всегда.

     – Ты думаешь…

     – Это очевидно! Отец всегда точно выражал свои мысли. Ты не жил с ним, не знаешь…

     – Почему не жил? Я…

     – Господи, сколько тебе было, когда твоя мать… Если отец написал «завещаю свое знание», значит, это так и есть. Как ты получаешь в наследство самолет, которого у тебя не было вчера, так и это… Понимаешь?

     – А ты понимаешь, что говоришь? – воскликнул Михаэль. – Откуда мне знать то, чего я вчера не знал? И что мне, черт возьми, с этим знанием делать? Зачем оно мне?

     – Никогда не скажешь заранее, – тихо произнесла Ребекка. – Только узнав что-то, начинаешь понимать, как с этим знанием поступить. Только чему-то научившись, понимаешь, что делать со своим умением. Я… я благодарна папе за то, что он завещал мне часть своей личности. Он ведь свою личность разделил на части и оставил нам, чтобы мы… вместе… может, мы окажемся…

     – Глупости, – прервал Михаэль сестру. – Ты учишься в Гарварде! Хорошо, ты не физик, а гуманитарий, историк литературы…

     – Я пока только…

     – Неважно! У тебя научное мышление! Во всяком случае, должно быть. И о чем ты рассуждаешь? Отец завещал тебе свою способность к ясновидению, которой у тебя не было в помине, ты подписываешь бумагу, и в следующую секунду…

     – Да, – кивнула Ребекка, но в наступившей темноте Михаэль не разглядел этого движения. Ему показалось, что он вообще перестал видеть окружающее – опустился мрак, даже звезд не было на небе, чтобы хоть как-то осветить поляну и дорогу к дому. Почему? Когда заходило солнце, небо было ясным, неужели за полчаса набежали тучи? Наверно. И холод… Михаэль встал, его почему-то пробирала дрожь, захотелось в тепло, посидеть под торшером, тогда и разговор этот нелепый пошел бы совершенно иначе.

     – Да, – повторила Ребекка и тоже встала. Они стояли, почти прижавшись друг к другу, но не ощущали этого. – Проблема в том, что подписать должны мы все – все пятеро.

     – Ах, – вспомнил Михаэль, – еще эта Саманта, я все время о ней забываю.

     – И если кто-то один… или двое… не согласится принять от отца духовную часть его наследства, то никто не получит ни цента.

     – Глупо, – сказал Михаэль. – Надо подписать, конечно. Это же просто слова. Фикция.

     – А если? – спросила Ребекка. – Ты не веришь, я знаю. Но – если? Ты не подписываешь и не получаешь ничего. Или: ты подписываешь, и на тебя в ту же секунду обрушивается вся мудрость человечества, все знание о мире… ты готов к этому?

     – Глупо, – повторил Михаэль, – так не бывает, и отец это знал. Просто шутка.

     – Отец никогда с этим не шутил, – сказала Ребекка и, найдя в темноте руку брата, пожала ему ладонь. – Никогда. С юмором у него были проблемы…

     – Пойдем домой, – сказал Михаэль. – Интересно, как мы в этой темноте найдем дорогу?

     – Я найду, – сказала Ребекка. – Держи меня за руку. Через минуту появится свет из окон, надо только пройти мимо большого дуба, он загораживает… Видишь?

     – Да, – с облегчением произнес Михаэль.

     – Ты-то подпишешь, – сказала Ребекка. – Подпишешь, потому что не веришь. А твоя мать? Ей достанется способность к сопереживанию и пониманию сути каждой человеческой личности. Так написал отец. И еще написал…

     – Я помню, что там написано, – нервно сказал Михаэль. – Это тем более нелепо…

     – Потому что даже ты понимаешь, – спокойно продолжила Ребекка, – что сопереживание так же несовместимо с характером твоей матери, как электрон с позитроном.

     – Вот именно, – согласился Михаэль. Он ускорил шаг, и Ребекке приходилось если не бежать за ним, то идти так быстро, что у нее перехватило дыхание. Михаэль услышал, как она всхлипнула, и остановился.

     – Прости, пожалуйста, – сказал он. – Почему-то… Захотелось быстрее попасть в дом.

     – Да, – Ребекка отдышалась, но продолжала стоять, огни дома светились, будто иллюминаторы круизного лайнера, и что-то происходило еще, о чем ни она, ни Михаэль пока не догадывались, но, тем не менее, уже знали. – Здесь такое место… после захода, папа говорил, сюда приходят другие мультивидуумы, с которыми он общается, спрашивает совета, что-то советует сам… Он говорил, что…

     – Что? – спросил Михаэль, потому что Ребекка не стала продолжать, будто невидимая ладонь прикрыла ей рот, заставив умолкнуть на полуслове.

     – Нет, ничего, – пробормотала Ребекка. – Я хотела сказать, что, если твоя мать хоть сколько-нибудь верит отцу, то ни за что не подпишет… Разве она способна сопереживать? Нет, я так скажу: разве у нее есть хотя бы малейшее желание сопереживать кому бы то ни было?

     Они медленно шли к дому, взявшись за руки. Какая теплая ладонь, – думал Михаэль. Какая твердая ладонь, – думала Ребекка. Какая короткая дорога, – думали оба.

     – Ты и Сара не любите Селию, – с горечью произнес Михаэль. – Она совсем не такая, как…

     – Для тебя – да, наверно, – согласилась Ребекка. – Но ты… она командует тобой, как… а тебе двадцать пять, ты бы мог… ну… у тебя могли уже быть дети.

     – И у тебя, – сказал Михаэль со стеснением в голосе.

     – Мне двадцать, я учусь и пока никто…

     – Вот и у меня… пока никто.

     – Мы говорили о Селии, – поспешно перевела разговор Ребекка. – Ты думаешь, она все-таки подпишет?

     – Конечно, – уверенно произнес Михаэль. – Она никогда не верила в эти… э-э… отцовские способности.

     – Она считала собственного мужа шарлатаном? – удивилась Ребекка.

     – Не совсем… но вроде. Он ведь не всегда соглашается вылечить человека, верно? И прогнозы его не всегда оправдывались. Просто… когда получается, то это помнят все, а когда неудача – быстро забывается.

     – Или наоборот, – тихо сказала Ребекка.

     – Или наоборот, – не стал спорить Михаэль. Они подошли к приоткрытой входной двери, но не торопились войти в ярко освещенный холл, откуда слышались голоса.

     – Значит, ты уверен, что Селия подпишет? – спросила Ребекка.

     – Два миллиона баксов! – воскликнул Михаэль. – Да ради таких денег… Господи, Ребекка, подумай: как можно с помощью простой подписи на бумаге передать человеку способность к состраданию? Это же врожденное! Или воспитанное с раннего детства. А так… Чушь. Конечно, мама подпишет.

     – Ты уверен? – тихо сказала Ребекка и приложила палец к губам Михаэля. Он тут же его поцеловал, но сразу отпрянул, устыдившись своего порыва.

     – Тихо, – прошептала Ребекка. – Там как раз об этом… Это наши мамы.

     – Подслушивать нехо… – начал Михаэль, но палец Ребекки вторично коснулся его губ, и он предпочел поцелуй продолжению все равно бессмысленной дискуссии.

     Оба замерли, чтобы все слышать, оставаясь невидимыми в темноте.

     * * *

     … – Допустим, ты права. Это даже не смешно, но допустим. Хотя, по-моему, это просто ловушка – психологический трюк.

     – Зачем?

     – Откуда мне знать? Ты прожила с ним двадцать лет, ты лучше знаешь…

     – Только что ты говорила…

     – Я знаю, каким он был двадцать лет назад, а ты – каким он стал.

     – Стив не мог устроить такую ловушку. Он всегда делал то, во что верил.

     – Вот именно – верил! Сам верил, но это не значит, что он мог это…

     – Мог. Стив делал то, во что верил, а верил в то, что умел или знал.

     – Глупости! Или знал, или верил, ты сама себе противоречишь!

     – Селия, пожалуйста… Давай не будем говорить о том, каким был Стив. Скажи, наконец: ты подпишешь?

     Молчание. Чьи-то шаги. Скрип стула. Звон. Что-то упало на пол. Ложка? Наверно. Может, они пьют чай – в замечательных чашечках из севрского фарфора?