В честь их загремели фанфары, рога и литавры; под звуки музыки они шагом объехали всю арену. Из толпы летели вверх шляпы, махали руки и цветные головные шарфы; с балконов и из окон сыпался цветочный дождь.

Триумфаторы, радостные и возбужденные, с раскрасневшимися лицами, кланялись, ловили на лету цветы и совали их куда пришлось — в волосы под обручи, за борт курток, в петли, за пояса, собирали в букеты и кидали их зрителям, туда, где больше аплодировали и больше теснилось хорошеньких женских личик.

Парад кончился; герои богордо слезли с фыркавших и тершихся головами о бабки коней, сдали их подручным, а сами смешались на трибунах с толпою.

Наступила очередь джостры.

На арене показался белоснежный герольд на таком же коне; только буффы на плечах и шляпа у него были пунцовые.

— Благородный рыцарь синьор Пьетро Джиноре вызывает на бой достойных!.. — звонко возгласил герольд и со стороны, противоположной ратуше, засверкали, что зеркала, доспехи богатыря-рыцаря; голову его закрывал тяжкий шлем; с высокого гребня падали на левое плечо длинные павлиньи и страусовые перья. Руки, закованные в железные перчатки, держали древко боевого копья, но с тупой оковой на конце, большой щит с гербом. Громадный, могучий конь по низ груди был покрыт сплошной броней и лишь по черным, мощным ногам можно было судить о его силе и масти; голову коня защищал налобник; между прядавшими ушами огоньком мерцал пучок красных перьев.

У противоположных палаток произошла суматоха — рыцарь запоздал с вооружением и слуги спешно подавали ему то тот, то другой предмет; на голову он надел простеганную на вате черную мягкую «скуфью» — на нее вторую «капироне» и поверх них шлем; оруженосцы быстро и наглухо пристегнули его ремнями и пособили рыцарю стать на широкое стремя, а затем и сесть на седло.

— Благородный рыцарь Христофано ди Фатторе принимает вызов… — прокричал герольд и отъехал в сторону.

Соперники, держа стоймя копья с развевающимися на них флажками, разминулись коротким, тяжелым галопом и отсалютовали друг другу; на концах поля они повернули коней, копья опустились по-боевому; рыцари укрылись щитами, кони собрались на коротких поводах и вместе со всадниками превратились в сияющие изваяния.

Площадь замерла.

Не успел прозвучать сигнал — на местах, где стояли рыцари, столбами закрутилась пыль и серебряные всадники ураганом понеслись друг на друга; на середине арены кони сшиблись грудь в грудь; с одного из рыцарей слетел и покатился по земле шлем; другой повалился от удара копья на круп коня, но удержался и выпрямился. К обоим бросились оруженосцы осматривать и исправлять повреждения; шлем хранителя поля оказался с глубокой выбоиной и ему надели новый; пена клочьями падала с золотых удил лошадей; им вытерли рты мокрыми губками.

Бойцы разъехались и снова яростно бросились друг на друга. Судьба была против Фатторе: удар пришелся ему в самую середину груди и он грохнулся на арену; победитель поднял забрало и с открытым лицом поехал к своей палатке; площадь гремела аплодисментами.

Вторая пара бойцов устроила неожиданную потеху для зрителей: при сшибке кони осели на хвосты, а оба всадника одновременно покатились на землю, причем один зацепился громадною зубчатой шпорой за седло и несколько секунд висел вниз головою. Стычка была повторена трижды; щиты звенели как под кузнечными молотками, копья с треском разлетались на куски, но рыцари держались непоколебимо.

Судьи признали бойцов равносильными и кони, кося кровавыми глазами, унесли их с поля.

При появлении третьей пары кони ее приветствовали друг друга звонким ржанием. И будто по сигналу со всех сторон откликнулись их товарищи и ржание на несколько мгновений заглушило оживленный говор народа.

И эта стычка принесла неожиданность — маленький рыцарь с голубой шалью дамы сердца на шлеме ловко принял на щит только скользнувшее копье противника, вдвое превышавшего его ростом, метким ударом в голову свалил его на землю и отъехал к палатке. Сбитый сам подняться не мог; его разоблачили и увели под руки.

— Его преосвященство, синьор епископ вызывает достойного соперника… — возгласил герольд и словно солнце засияло на арене: показался закованный в драгоценные золоченые доспехи, весь блистающий рыцарь; лиловые перья на шлеме и такого же цвета длинная мантия, спадавшая с плеч, указывали на важное духовное звание его. Ехал он избочась, самоуверенно.

На другом конце поля началось некоторое смятение, послышались вскрики и какие-то совершенно необъяснимые, хрюкающие звуки; на арену вынеслась длиннорылая черная свинья и пустилась вскачь на епископа. За ней врассыпную гнались люди. Кто то заулюлюкал.

Площадь загрохотала от хохота.

— Верно!.. достойный соперник!!.. — кричали из разных мест. — Ваше преосвященство, не ударьте лицом в грязь!

Опустив в землю копье, всадник стоял неподвижно.

При помощи кастальдов и оруженосцев непрошенная участница джостры была изгнана с поля.

Герольд повторил вызов, но отклика не было; к нему подскочил не то паж, не то оруженосец небольшого роста и назвал имя противника.

— Синьор Таракано ди Шерстобито принимает бой! — с недоумением выкрикнул герольд.

Показалась странная фигура: на костлявой, высоченной и опоенной пегой кляче сидел не менее ее длинный и худой всадник, весь обмотанный паклей и шерстью; полуразбитый старый шлем держался только на макушке совершенно лысой головы; забрало было поднято и виднелось дряхлое лицо; в руке у диковинного ездока вместо копья торчал длинный шест.

Одра тащили под уздцы двое людей; он упирался; к нему подскочил тот же оруженосец и сунул ему под хвост колючку репейника; кляча загарцевала, всадник зашатался из стороны в сторону — он был пьян вдребезги. Буря, рушащая здания — вот сравнение с тем, что произошло на площади. Она ревела, хохотала, ругалась; в сторону епископа из разных мест полетели яйца, баклажаны, печеная репа; несколько таких гостинцев попали в латы его.

— Долой епископа!!.. — неистово вопили голоса.

— Да это наш шерстобит, Вальяно!.. — кричали другие, узнавшие старика. — Лупи, Вальянушка, поддержи!!..

На трибунах между сторонниками епископа и его врагами начались драки; публика стала прыгать и сыпаться через барьеры лож; кастальды мгновенно были смяты и люди, словно рассыпанный горох, покатились по площади; оруженосцы и рыцари похватали копья и ощетинились ими против буянов. Распорядители с криком носились по арене, унимая и прекращая драку. Пьяного шерстобита окружили человек с полсотни и, вместо фанфар, с пением провели его как триумфатора.

Маленький оруженосец суетился как угорелый.

— Исчезай!., исчезай теперь! — кидал он то одному, то другому из наиболее ярых задир.

Еще четверть часа — и все утихло; поле очистилось; неизвестный оруженосец канул как в воду.

Джостра пошла своим чередом.

Много было шумных разговоров и толков в кабачках и повсюду в тот вечер и на другой день!

Выяснилось, что сторонники епископа ожидали, что вызов его будет принят враждебным лагерем и к бою с ним никто не готовился; свинья выбежала не случайно, а была нарочно выпущена из ближайшего дома; шерстобита спозаранку накачивали вином какие-то молодцы в кабачке, подзадоривали и спорили, что он не посмеет сесть на лошадь.

Епископ уехал бледный от злобы и отдал приказ во что бы то ни стало разыскать оруженосца, несомненно игравшего роль распорядителя в происшедшей истории.

Марк и его новые товарищи-немцы присутствовали на зрелище и сразу узнали в таинственном оруженосце Луиджи. Узнал его и завистливый и мрачный товарищ Яна; он стоял в толпе у самого каната и недобрым взглядом следил за суетой, устроенной неаполитанцем.

Ян, почти не отрываясь, смотрел на ближайшую трибуну; в первом ряду ее в розовом с серебром платье сидела Габриэль Готье. На арену он взглядывал только тогда, когда Габриэль чем-нибудь проявляла радость или особый интерес к происходившему; вместо джостры он видел только что-то сказочное, яркое, пестрое, шевелящееся и в центре всего — ее.