— Есть, Николай Петрович! Патроны перебирать некому!

— Ну вот их и заставь!

У этого дня, казалось, не будет конца. Не наступит пора для отдыха, для покоя, для сна…

Когда Лена вслед за полицейским шла по коридору, она вдруг пошатнулась, силы оставили её.

Но, на счастье девушек, полицейский взглянул в окно, за которым уже сгущались сумерки.

— Ну ладно! — сказал он. — Сегодня отдыхайте, а завтра с утра — за работу.

Он подошёл к одной из запертых дверей, вставил в замок большой ключ, повернул его и отодвинул засов.

Едва дверь распахнулась, как из глубины просторной комнаты на них обрушился шум многих голосов.

Девушки невольно остановились на пороге. На полу и на сбитых из грубых досок нарах сидели цыганки в пёстрых платьях, между ними бегали оборванные дети.

Старая, иссушенная годами долгих дорог цыганка бросилась к двери.

— Начальник! Начальник! Скажи Вонэ, что я здесь!..

— Ладно, скажу! Да входите же быстрей! — прикрикнул полицейский на девушек.

За их спинами грохнула дверь, стукнул засов.

Несколько минут Лена и Надя молча стояли посреди комнаты, держа в руках узелки, окружённые глазевшими на них детьми. Казалось, на нарах уже нет местечка, где бы они могли пристроиться.

— Идите сюда! — крикнула с верхних нар молодая цыганка, державшая на руках завёрнутого в дурно пахнущее тряпьё младенца.

Надя поморщилась. Она готова была бы простоять вот так всю ночь, лишь бы не ложиться на эти нары, где наверняка кишмя кишат насекомые. Но ноги уже не держали девушек. И через несколько минут, забившись в самый угол верхних нар и подложив под головы свои узелки, они заснули тяжёлым сном.

Утром их разбудил плач голодных детей. А в восемь утра, выпив по кружке ячменного кофе с куском хлеба, девушки уже стояли во дворе жандармерии, возле оружейного склада, перед вкопанным в землю, почерневшим от времени деревянным столом и тряпками перетирали винтовочные патроны, снимая с них ружейное масло.

Весь день прошёл в работе. В обед их покормили. Полицаи выловил из похлёбки несколько кусков вываренного мяса — всё богатство большого котла — и бросил в миски девушкам.

— Не дадим цыганам обжирать украинцев! — сказал он. — Рубайте, девчата! У вас ведь на неделю в складе работы хватит!

Из отдельных реплик, которыми перекидывались между собой полицаи, девушки поняли, что не позднее завтрашнего утра на станцию будут поданы платформы и цыган отправят в Одессу.

Ну хорошо, поработают Лена с Надей на этом складе ещё с наделю. А что потом? Всё равно их долго в жандармерии держать не смогут и отправят в Одессу. Так лучше пусть это будет быстрее! Ведь в Одессе случай может помочь им связаться с родственниками, с друзьями из подполья, адреса явок они прочно держат в памяти. Зачем прозябать в районной жандармерии, теряя время и надежды?

И две девушки ревут в полный голос, не обращая внимания на начальственные окрики и угрозы. Им всё равно, что с ними сделают!

— Отправьте нас в Одессу!.. — кричат они сквозь рыдания.

Сначала Левандовский хотел запереть наступавших на него девиц в карцер. Потом понял, что этим ничего не добьётся. Выйдя из карцера, они станут кричать ещё громче. У него, конечно, есть средство заставить их замолчать, но стоят ли они того, чтобы он тратил на них своё время и нервы.

— Идиотки! — крикнул он во всё горло, перекрывая их рёв. — Я хотел вам добра. А раз вы сами этого просите — убирайтесь вместе с цыганами в Одессу. Но знайте: вас там будут судить! Судить как нарушителей границы Транснистрии…

И, сердитым рывком придвинув к себе лист бумаги, стал составлять акт о пропаже документов, время от времени уточняя у девушек детали, которые забыл. Наконец поставил подпись и подколол документ к листкам, присланным румынским офицером.

— Какие же вы дуры! — проговорил он, покачав головой. — Сами в петлю лезете!

На другое утро, едва рассвело, всех цыган подняли и вывели во двор. Впервые за несколько дней разлучённые семьи опять соединились.

Табор снова стал табором. Цыгане смеялись, пели, радовались так, словно их впереди ожидала свобода, а не смерть. Женщины баюкали на руках спящих младенцев. Мужчины шептались со своими жёнами. Даже старуха, которая в камере всё время кричала и плакала, теперь успокоилась. Она сидела рядом с седобородым стариком, которому можно было дать все сто лет.

А через неделю девушек судили за незаконный переход Буга, так как по оккупационным зонам Транснистрия считалась автономной. На счастье, ни следователь, ни судьи не усомнились в том, что подсудимые говорят правду.

Суд постановил: оштрафовать обеих по сто марок и административно выслать обратно через Буг. На другой день их отвезли в Тираспольский концентрационный лагерь, где предстояло ждать примерно сорок дней, пока наберётся достаточно большая группа нарушителей. Снаряжать конвой ради двух девчонок администрация не хотела.

Что делать?.. Кто может помочь?

Судьба пришла к ним в образе немолодой медицинской сестры, которой они помогали бинтовать тяжелобольных и раненых. Её совет был короток: заплатить лагерному писарю и поехать в Одессу, чтобы раздобыть документы о благонадёжности.

Писарь, молодой румын с хитроватыми умными глазами, понял девушек с полуслова. Он не требовал денег вперёд, но гарантировал себя на случай обмана.

— Всё будет сделано, — сказал он. — Домнишуара[5] поедет в Одессу. Её родственница останется заложницей. Её расстреляют, если домнишуара сбежит.

И на следующий день Лена уже бродила по Одессе, с каждым часом впадая во всё более глубокое отчаяние. Родственники, казалось, исчезли бесследно. В их квартирах жили посторонние люди, ничего не знавшие о своих предшественниках. Идти на явку она пока ещё не имела права.

И вдруг, сидя на скамейке в пустынном сквере, уже совсем выбившись из сил, она вспомнила подругу своей матери по гимназии, жившую на Ризовской улице. Если эта старая женщина в Одессе, она поможет, как ей не помочь во имя той дружбы, которая многие десятилетия связывала их семьи?

Счастье надо выстрадать! Кому принадлежит эта сакраментальная фраза, Лена не знала. Но через час она уже пила горячий чай за столом в тесной комнате маминой подруги, а та, присев напротив, охала и вздыхала, слушая рассказ о том, какие несчастья довели до лагеря маленькую девочку, которую ещё совсем недавно она носила на руках! История о том, что после вынужденной эвакуации из Мариуполя Лена решила вернуться в Одессу, не вызвала у неё никаких сомнений. Куда же ещё деваться бедной девочке? Одесса её родной город, и желание вернуться домой вполне естественно. Что касается украденных документов, то сейчас столько развелось жуликов — всего можно ожидать!

Перебрав в памяти всех знакомых, она остановила выбор на бывшем бухгалтере, который ныне стал чиновником при губернаторе.

— Он поможет! — сказала тётя Маня. — У него самого сын в Красной Армии. Он это скрывает, но я-то знаю!

А дальше всё было как во сне. В условленное время у памятника Дюку Лена встретила немолодого человека с седыми висками, в крахмальной рубашке и сером котелке.

Губернаторский чиновник торопился на какое-то заседание. Он был подготовлен к тому, что от него требуется. И сразу повёл её к нотариусу.

Через полчаса Лена уже держала в руках бумагу с гербом, подписями и печатями. Б документе, написанном круглым, чётким бухгалтерским почерком, подтверждалось, что она коренная одесситка, а главное, губернаторский чиновник ручался за её лояльность по отношению к властям.

Но где взять денег, чтобы расплатиться с писарем? Те, что у них с собой были, давно отобраны. Тёте Мане самой едва хватает средств, чтобы как-нибудь прожить.

Срок отпуска кончался, и Лена решила не рисковать. Писарь получил в награду двое ручных часов — единственное их богатство. Он не был формалистом и, поняв, что большего с них не взять, выписал отпускные документы для обеих.