Ткачевич подошёл к Марии Афанасьевне и, низко наклонившись, о чём-то её спросил; она утвердительно кивнула и головой показала в сторону Лены.

Ткачевич поманил её пальцем к себе, она, не торопясь, воткнула лопату в зерно и пошла к нему.

— Я тебя перевожу на другую работу, в экспедицию, — сказал он. — Завтра с утра приходи в управление, — и быстро зашагал к двери.

Лена глубоко вздохнула. Пронесло!.. Значит, Мария Афанасьевна никакая не доносчица. Просто она по-каким-то своим соображениям не принимает её предложения.

Работа рассыльной дала Лене неограниченные возможности для выполнения задания, но всё же сложнейший механизм порта требовал тщательного изучения.

Настало шестое ноября. Лена вернулась в тот день домой к двум часам, когда они должны были выйти в эфир. Крепко заперев дверь комнаты, Надя вытащила рацию из-под тумбочки.

Тексты первых передач были написаны ещё накануне вечером по данным Надиных наблюдений.

Первая радиограмма сообщала:

«С четвёртого ноября начала передвигаться в Аккерман шестая румынская дивизия тчк Армия пешком тчк Лошади, вооружение эшелонами тчк Улицы забиты военными машинами тчк Лично».

По поводу второй радиограммы девушки немного поспорили. Лена сомневалась, можно ли верить тому, что говорится на Привозе. Но Надя упрямо твердила: «Рыбаки придумывать не станут».

В результате она победила. И следующая радиограмма гласила:

«Побережье моря заминировано тчк Со слов населения тчк».

Вторая фраза была вставлена по настоянию Лены.

Антенна включена, тонкие провода батарей зажаты клеммами. И снова отчуждённое лицо Нади, с обеих сторон сжатое чёрными дисками телефонов.

— Ну как, слышишь?.. — то и дело нетерпеливо спрашивала Лена.

Надя в ответ только чуть качала головой. И вдруг по внутреннему свету, вспыхнувшему в глубине её глаз, Лена поняла: связь есть!

Негромкий дробный стук заполнил комнату. Рука Нади словно слилась с ключом: Тук-тук!.. Тук-тук!.. И через три минуты всё кончено. Щелчок. Надя перешла на приём и стала записывать ответ штаба.

Начальник разведотдела поздравлял их с годовщиной Октябрьской революции и с благополучным устройством. «Всё внимание перевозкам. Особенно порт. Легализируйтесь. Соблюдайте конспирацию. Желаю успеха».

Первая радиограмма из дома! В приподнятом настроении девушки быстро разобрали установку, рассовали все части по своим местам и сели пить чай.

С этого дня у них исчезло то чувство отрешённости, которое всё время владело ими и обеим портило настроение. О них помнят, немедленно откликаются на каждый их вызов, а главное — ждут их сообщений!

Молоденькая экспедиторша работала с величайшей добросовестностью и неутомимо таскала пакеты из одного конца порта в другой. Внимательный взгляд, конечно, мог бы заметить, что она подолгу стоит у причалов, которые находятся в стороне от её служебных маршрутов. Но в сутолоке порта, в непрерывном движении машин и людей можно ли уследить за одним человеком, если он к тому же не вызывает никаких подозрений?

К тем сведениям, которые приносила Лена, Надя добавляла свои. Ей пришлось делать то, чем должна была заниматься Валя. Несколько дней подряд она провела в районе товарной станции и установила, что туда прибыла германская моторизованная дивизия с тысячью автомашин и шестью вагонами артиллерии.

Теперь Надя передавала радиограммы дважды в день.

Однажды Лена, дежурившая у окна, чтобы предупредить об опасности, заметила пеленгатор, который показался из-за дальнего угла. Надя тут же на полуслове оборвала передачу. Машина медленно проехала под их окнами и удалилась.

После этого девушки сделали на два дня перерыв, а потом стали вновь действовать с прежней энергией.

Почти каждый день в «Зеетранспортштелле» чрезвычайное происшествие. То чья-то невидимая рука сотрёт с поданной к причалу баржи надпись «хлеб» и напишет «горох», а потом, когда её загрузят горохом, окажется, что гороха мало, баржа на четверть не загружена, а догружать её зерном невозможно — оно смешается с горохом. Отправлять же незагруженную баржу нельзя, и сам чёрт не решит, что теперь с ней делать. То каким-то странным образом из полной цистерны на землю выльется керосин, то на складах возникнут пожары, и самое удивительное в том, что пламя охватывает их именно тогда, когда на постах стоят немецкие часовые, а все двери тщательно заперты и опломбированы.

Попеску усилил охрану. Гестапо арестовало нескольких рабочих и инженеров, чехи и поляки были взяты под особый контроль, но количество диверсий не уменьшалось.

Лена всматривалась в лица встречавшихся ей в порту людей. Как бы хорошо напасть на след подпольной организации, которая, по её предположению, действовала в порту! Однако, как Лена ни старалась, ей это не удавалось. И она мучилась оттого что рядом с ней происходят большие дела, а она бродит как слепая и не может найти тех, которые могли бы стать настоящими друзьями и соучастниками в работе.

Однажды она задала себе вопрос: кто же в порту имеет наиболее свободный доступ к кораблям, складам и грузам? И сама ответила: конечно же, грузчики! Так не следует ли среди них поискать тех, кто ей нужен?..

На следующее утро Лену послали на один из причалов помогать в погрузке. Капитан баржи торопился выйти в море: на другой день два немецких военных корабля должны были отплыть в том же направлении, и он рассчитывал на их прикрытие, поэтому всех, кого можно, мобилизовали на погрузку.

Грузчики бросали мешки с зерном на широкую ладонь стоявших на причале амбарных весов. И после того как молодой худощавый паренёк Миша Ильянков, точными движениями кинув на противовес двухпудовые диски гирь, определял, сколько килограммов тянут мешки, грузчики вскидывали их на спины и, сутулясь, устремлялись по длинным сходням вверх, к борту баржи. Мешки шлёпались на палубу у самого края трюма. Дежурный матрос большим острым ножом вспарывал верхний шов каждого мешка, после чего грузчик, придерживая мешок за нижние углы, опрокидывал его вниз. Вспыхнув в солнечном луче, струя зерна исчезала во мгле ненасытного трюма.

Возвращаясь за новой кладью, грузчики пробегали мимо Лены, стоявшей рядом с весами, и кидали ей пустые мешки, а она, аккуратно расправив, складывала их в стопку.

Пока грузчики, взвесив мешки, перетаскивали их с весов на баржу, у Миши с Леной возникала короткая передышка и они успевали переброситься несколькими словами. Знали они друг друга ещё раньше, но до сегодняшнего дня никогда вместе не работали.

Миша был так худ, что его рубашка казалась натянутой прямо на рёбра. Но лицо с морским блестящим загаром всегда было весело, тёмные глаза смотрели с затаённой улыбкой, словно Миша знал что-то смешное, но другим не говорил.

Когда наступил час обеда, Лена присела на стопку мешков, зябко кутаясь в старенькую ватную куртку. Стоял сумрачный, непроглядно-серый день, вконец испорченный ссорой с Надей.

Миша сел неподалёку от Лены. Вытащил из кармана бумажный свёрток, разметал рукавом на площадке весов просыпанное зерно, разломил пополам кусок хлеба и придвинул своё богатство поближе к Лене.

— На, заправляйся!

— Не хочу, — ответила Лена. Ей действительно не хотелось есть.

— Пожалеешь, — усмехнулся Миша и вонзил зубы в хлеб с таким аппетитом, что Лена невольно улыбнулась.

— Аппетит у тебя как у молодого волка. А в чём душа держится, непонятно!

— О, ты меня ещё не знаешь! Хочешь, двухпудовую гирю на баржу заброшу?!

Лена засмеялась.

— Не надо. Ещё воздушную тревогу устроишь. Капитан подумает, что его бомбят!

Вдалеке, мимо разрушенного маяка, медленно, как тени, проползали в открытое море два корабля. Один двухтрубный, глубоко осевший в воду, с пулемётами, торчавшими из его стальных башен; а за ним маленький, с низкой трубой, из которой стлался дымок.

— Кит и китёнок! — сказала Лена.