С первых же дней борьбы в дивизии, пришедшие из Сибири и с Урала, в части, переброшенные с других участков фронта, начали вливаться сотни и тысячи сталинградцев. Они были и политруками и рядовыми бойцами; многие из них не успели еще получить красноармейское обмундирование и воевали в своей гражданской одежде.

Мне хотелось в своем докладе на пленуме, так же как о гвардейцах Родимцева, как о бойцах Горохова, рассказать о рабочих сталинградских заводов, о наших речниках, железнодорожниках, милиционерах, о наших домохозяйках.

Пленум был назначен на двенадцатое октября.

К пяти часам дня, на левом берегу Волги, у переправы армии собирались члены пленума. Нас ждали заранее подготовленные баркасы. Коммунисты стекались сюда из разных районов города. Некоторые уже давно не видели друг друга. Сколько тогда у этой Волжской переправы было радостных встреч, горячих дружеских рукопожатий! Какие-то новые чёрточки проглядывали в знакомых лицах; многие же в своей походной военной одежде, в касках и с автоматами через плечо выглядели даже помолодевшими.

Они поклялись выстоять.

Пленум должен был состояться в зале заседаний главной конторы Судоверфи. Мы шли на завод поодиночке, чтобы не обратить на себя внимание, так как местность кругом с близлежащих высот просматривалась противником. Прибыли на завод вечером. Открытие пленума было назначено на 10 часов утра следующего дня, но когда мы собрались, решено было открыть пленум немедленно.

Ярко вспыхнули электролампы. Мы уже давно отвыкли от такого света.

Это продолжал работу наш Сталгрэс.

В зале перед открытием пленума не умолкали оживлённые беседы. Шли разговоры о том, где теперь проходит линия обороны, вспоминали погибших и тех, кто ушёл в армию; в разговорах то и дело упоминались имена генералов Чуйкова, Родимцева, Шумилова и хорошо известного нам, сталинградцам, генерала Толбухина. Все мы ждали, что вот-вот Толбухин и Шумилов появятся в вале. Они обещали приехать на пленум, но обстановка им помешала.

Пленум открыл товарищ Чуянов — секретарь обкома и первый секретарь горкома; он был тогда одновременно и членом Военного Совета Сталинградского фронта.

Не сразу я овладел своими чувствами, перед тем как начал говорить. Никогда ещё я так не волновался. Я начал свой доклад с того, что обрисовал военную обстановку тех дней. Сейчас всё это хорошо известно и уже давно вошло в военную историю.

Напряжённая тишина воцарилась в зале, когда я говорил о сталинградских большевиках, о всех патриотах нашего города, погибших в боях. Я говорил и о члене пленума горкома — сталеваре завода «Красный Октябрь» Ольге Ковалевой. Кто не знал её, эту славную воспитанницу нашей большевистской партии! Она пошла в бой так же уверенно, как шла в своё время на мартен варить качественную сталь.

Все поднялись со своих мест и почтили память погибших.

В своём докладе, намечая задачи нашей парторганизации в помощь фронту, я говорил о Ленинграде, который ленинградцы превратили в могучую крепость. Я говорил о том, что все мы должны выстоять, как ленинградцы.

В прениях по докладу выступали и секретари райкома и парторги ЦК ВКП(б) на заводах. Все они приводили примеры героического сопротивления, рассказывали о том, какую держат сейчас связь с воинскими частями, обороняющими их районы. Речь шла и о том, как лучше организовать эвакуацию оставшегося населения, оборудования и материальных ценностей; о ремонте одежды и обуви для бойцов; о сборке тёплых вещей; о ремонте судов и доставке продовольствия и боеприпасов на правый берег.

Представители командования предупредили нас, что враг будет бросать всё новые силы на Сталинград, что ещё предстоят самые трудные и самые решающие дни боёв и это потребует от нас ещё большей дисциплины, ещё большей мобилизованности и выдержки.

Пленум ответил на это письмом товарищу Сталину: «Дорогой товарищ Сталин! Пленум Сталинградского Городского комитета ВКП(б) от имени всех трудящихся города Сталинграда заверяет Вас, великого гения и полководца, что мы отдадим все силы, а если потребуется то и жизнь, чтобы у стен героического города разгромить врага.

Мы клянёмся, что будем работать дни и ночи, не покладая рук, что мы выстоим, не отдадим врагу города Сталинграда. Без Сталинграда для нас нет жизни, нет счастья».

Когда мы вышли из помещения, тёмное осеннее небо беспрерывно, словно зарницами, освещалось разрывами бомб, снарядов и мин. Слышна была дробь автоматных и пулемётных очередей. Не спеша скрещивались и вновь расходились по небу щупальцы прожекторов. То всё озарится кругом, то снова непроглядная темень; а потом снова вспышка — кругом видны воронки и часовые, охранявшие завод.

Уже пятидесятые сутки шёл бой в Сталинграде. Все мы знали, что сейчас особенно тяжело у Тракторного, у «Баррикад» и на «Красном Октябре». Немцы захлебывались собственной кровью, но продолжали ожесточённые атаки, стремясь сбросить наши войска в Волгу. В городе шла борьба за каждый дом, за каждую комнату. Мы знали, что вся страна, весь мир прислушивается к грохоту Сталинградской битвы, и понимали всю ответственность, возложенную на нас, большевиков Сталинграда.

Ровно в десять часов утра, когда все делегаты пленума уже разъехались по своим местам, со стороны Красноармейска появились немецкие бомбардировщики. Они развернулись над заводом, где проходил наш пленум. Началась жестокая бомбёжка. В здание конторы бомбы не попали, но они разорвались во дворе, где были вырыты щели. По-видимому, не случайно именно в этот день и в этот час немцы с воздуха обрушились на завод.

Когда во фронтовой печати и в центральных газетах появились сообщения о нашем пленуме, состоявшемся в воюющем Сталинграде, мы стали получать много писем. Нам писали сталинградцы, сражавшиеся на разных фронтах Отечественной войны; писали рабочие сталинградских заводов, работавшие в тылу; писали и жители других городов о своих чувствах, о любви к нашему непобедимому городу, городу прекрасных большевистских традиций, городу-герою, городу-воину.

Отец мой командовал ротой; на Тракторном сражался, там и погиб. А я помогала командованию — в разведку ходила. Мне было тогда шестнадцать лет, только семилетку закончила и в комсомол вступила.

Помню, как ходила я в Латашинские сады. Это — село на высоком берегу Волги, за Тракторным, а садами его называют потому, что всё оно в плодовых садах, виноградниках — хорошее было место. Немцы как только подошли к Сталинграду, сразу захватили Латашинку. Меня послали посмотреть, что у них там происходит.

Я шла с «Красного Октября» через Тракторный. Отец мой тогда ещё жив был, но повидаться нам не удалось. Рядом совсем были, но ни разу не виделись, и писем я от него не получала. После уже получила. Папа писал: «Сейчас идём в атаку». Это было единственное письмо. Вскоре нам прислали извещение, что он погиб.

До посёлка Рынок меня провожали бойцы-разведчики. Здесь проходила линия фронта. Дальше я ползла одна. Днём всё дрожало от грохота, а ночью такая тишина наступила, как будто я оглохла. И вот удивительно — настроение у меня было хорошее, весёлое. Я первый раз шла в разведку.

Долго ползла. Вдруг слышу чьи-то шаги. Рядом — пустой окоп; я — в него. До рассвета просидела: боялась вылезти. Утром увидела женщин, идущих из Латашинки на бахчи, с мешками, и страх пропал. Пока я дошла до садов, меня только один немец остановил. Я ему сказала, что родители мои погибли в Сталинграде и я иду к бабушке. Он, должно быть, ничего не понял, но пропустил.

Это было еще в сентябре. Тогда здесь много разного народа жило. Около Латашинских садов на Волге один большой пассажирский пароход сгорел.