Ле Пуатвен, расчувствовавшись, стал нам доказывать, что бедняга, должно быть, страшно устал. Действительно, все еще связанный и прикрученный к доске, с кляпом во рту, он выглядел так, словно был при смерти.

Тут и я испытал вдруг прилив неистового милосердия, милосердия пьяницы; вынув кляп у него изо рта, я спросил:

— Ну что, старичок, как дела?

— Да уж хватит с меня, черт побери! — простонал он.

И тут Сорьель обошелся с ним, как отец родной, освободил вора от всех пут, помог ему сесть, стал говорить ему «ты», и, дабы поддержать его силы, мы, все трое, поспешили заняться приготовлением нового пунша. Грабитель спокойно сидел в кресле и глядел на нас. Когда напиток был готов, ему вручили стакан; мы готовы были поить его с ложечки и чокались с ним наперебой. Наш пленник пил в три горла. Когда стало светать, вор поднялся и невозмутимо заявил нам:

— Так что приходится мне вас покинуть, пора и восвояси.

Мы были безутешны; всем хотелось задержать его хоть ненадолго, но он не пожелал с нами остаться.

Мы пожали ему руку, а Сорьель вышел со свечой в прихожую, чтобы посветить ему, и крикнул вдогонку:

— Будьте осторожны, не споткнитесь в подворотне!

Слушатели от души смеялись. Рассказчик встал, раскурил трубку и, обратясь к нам лицом, добавил:

— А ведь самое смешное в моей истории, что все это — истинная правда.