- Лев Саввич, нельзя же лишать нашу публику возможности пить нектар из благословенных источников нашей истории.
- Пейте! - кивнул министр. - Я согласен разрешить журнал лично вам, господин полковник, но только не Суворину... В марте 1881 года "Древняя и Новая Россия" тихо опочила сном праведным (смерть журнала совпала с убийством императора Александра II). А накануне русский читатель получил выпуск "Исторического Вестника", издателем которого был назван Шубинский. Новый журнал отвечал вкусам всех читателей, а не только ученых-историков. В самом деле, подле записок Меттерниха умещались мемуары вора и взяточника Геттуна, Завалишин делился воспоминаниями о декабристе Лунине, Костомаров сообщал о самозваном лжецаревиче Симеоне. Журнал украшал рассказ Николая Семеновича Лескова, которого тогда безбожно травили не только слева, но и справа. Но Шубинский уважал писателя, платившего ему ответной дружбой, отбивая удары критиков - и левых, и правых.
- Сейчас любая бездарность считает своим долгом лягнуть Лескова в печати, а чтение его романов считается "дурным тоном". Но я верю, - убежденно говорил Сергей Николаевич, - что писателю Лескову Россия еще будет ставить памятники!
Сам же Шубинский никогда не применял слово "писатель" к своему имени, скромно почитая себя лишь "популяризатором" истории в народе. Ведая выдачей гонораров, он оценивал свой труд по тем же ставкам, по каким расплачивался и с другими авторами. Шубинский надеялся вскоре получить эполеты генерала, дочь уже подрастала, появились новые расходы, но Сергей Николаевич не приписал себе лишнего рубля.
- Говорят, я прижимист. Может, и так. Печатаясь в своем журнале, я получаю ерунду. Уверен, что "Нива" платила бы мне гораздо больше, нежели я выплачиваю сам себе.
Выпросить аванс у Шубинского было нелегко.
- А зачем вам деньги? - спрашивал он автора. - Ведь я недавно выписал вам сто рублей... Куда вы их дели? Небось по ресторанам шлялись, смотрели, как в "Кафе-де-Флер" канкан отплясывают. Лучше бы вы сидели дома и писали.
- Сергей Николаевич, спасите жену от голодной смерти!
- Видел я вашу жену.., вчера. Вы ей новое манто справили. Она катила на лихаче, вся обвешанная покупками. Нет, не дам!
Вежливый, но суховатый, он был педантичен в жизни и в работе. Любя семью, домоседом жил в окружении книг. Лишь изредка посещал "холостяцкие" субботы у Лескова, где его прозвали "каптенармусом XVIII века". "Хороший друг и милейший человек", - писал Лесков о Шубинском. Сергей Николаевич бывал частым гостем в доме П. Я. Дашкова, собирателя старинной графики, где в разумных беседах сиживали далеко за полночь. Время тогда было нелегким, когда свободно рыскал зверь, а человек бродил пугливо.
Начиналась полоса мрачной реакции, и тут Суворин воспрянул. Он смело отбросил на титуле "издатель" С. Н. Шубинского, оставив его лишь "редактором". На голову Сергея Николаевича Суворин-издатель извергал непотребную ругань, упреки в расточительстве, издательские насмешки:
- Почему у журнала так мало подписчиков? Я не Грацианский, которого ты без порток пустил по миру побираться. Мне важен ежемесячный доход, а на остальное - плевать.
Шубинский, человек щепетильный, тоже покрикивал:
- Вы с кем говорите? Не забывайте, что я полковник.
- Вы еще не генерал, - огрызался Суворин. - И вообще редактор нужен литературе так же, как палач для больницы...
***
"Палач для больницы" - Шубинский это запомнил. Иногда ведь ему тоже приходилось "пытать" и даже "казнить" авторов.
- Напрасно вы утверждаете мнение о ничтожестве и забитости русских в прошлом. Даже иные мужики в век Елизаветы чувствовали себя гораздо свободнее, нежели вы, сидящий передо мною. Если же верить вам, что русское общество состояло из жалких рабов, забитых салтычихами и собакевичами, то как же из такого темного леса вышли Ломоносов и Кулибин, Крылов и Пушкин?
Иным авторам Шубинский с гневом возвращал рукопись:
- Что это у вас - цитата на цитате, а вашего разумения не видать. Я могу напечатать вашу статью, но гонорар за собрание цитат перешлю авторам этих цитат, а не вам...
Весною 1887 года он стал генерал-майором и сразу подал в отставку, желая посвятить себя целиком истории. Но с мундиром не расставался, дабы своим чином влиять на цензоров и на самого Суворина. Получив отставку из армии, он угрожал издателю отставкой от редакции, что всегда пугало Суворина:
- Да бог с вами, милуша! Я ведь человек не злой, только характер у меня занозистый... Что вы обижаетесь?
Шубинский использовал капиталы Суворина на свой лад, в интересах общества, ради "пользы отечества. Так, по его настояниям Суворин раскошелился на издание солидных исторических трудов, выпустив записки Дашковой и Екатерины II, работы Олеария, Герберштейна, Шильдера и многих других. А когда Суворин завел свой театр, Сергею Николаевичу пришлось побыть научным консультантом в создании декораций и костюмов, чтобы не пострадала историческая достоверность былого...
Со временем он выработал свое редакторское кредо:
- Исторический журнал не должен гнаться за авторитетами имен, и я охотно напечатаю быль безвестного каторжанина, дурацкие сплетни статс-дамы или безграмотный рассказ старого бурлака, но я выкину из набора в корзину прилизанную, но занудную статью заслуженного профессора.
Лесков иногда жестоко бранил Шубинского:
- Весь в прошлом, да посмотри ты вперед!
- А что впереди? Не знаю, - отвечал Шубинский. - Ведь даже в трамваях публика толпится у задних дверей ради безопасности, случись столкновение. И я жмусь в конце, ибо прошлое для меня понятнее, нежели твое сомнительное будущее...
Он старел, становился ворчливым, придирчивым. По-прежнему работал в "своем" веке, отдыхая среди книг, которые бережно холил, не жалея денег на дорогие переплеты. Иногда он уже забывал, что было вчера, зато помнил все, что было в его любимом и неповторимом "осьмнадцатом" столетии.
- Что вы хвалите мою память! - даже с обидой говорил он молодежи. - Я уже сдал. А вот смолоду наизусть шпарил, как стихи, генеалогические таблицы главных родов дворянства - сам-то я из мелкотравчатых. Зато породнился знатно: мой братец в Москве женат на гениальной актрисе Ермоловой...
Сам старел, и друзья старели. Лесков удалялся от его журнала, критикуя Шубинского за его "направление".
- Его направление - это отсутствие направления. Валит все в кучу, лишь бы угодить и дворникам и фрейлинам сразу... А сам Шубинский жаловался на Лескова:
- Пошел бы к Николаю Семеновичу, чтобы совместно съесть "тельца упитанного", но.., боюсь. Опять разбранит меня.
- За что разбранит, Сергей Николаевич?
- Ни за что. Я тут поместил рассказ о героизме русского офицера, так Лесков учинил мне выговор. Сказал, что выдрал бы этого героя-офицера, а заодно и меня - генерала... Чем я виноват? Не пойму. Существует же государство, значит, надобно афишировать в народе патриотизм.
Кто тут прав - сказать трудно. Но долгое общение с Сувориным, наверное, отложилось и на эмоциях Шубинского. Он утвердился в мысли, что "тевданция" его журнала правильная:
- Мещанство читает "Ниву", а интеллигенция читает "Исторический Вестник". Все журналы держатся не идеями, а количеством подписчиков. У меня в типографии все рабочие сыты, а мои авторы пятаки не считают. Но черт меня дернул дожить до XX века, когда всей душой я остался в веке осьмнадцатом!
С 1900 года Шубинский начал болеть, быстро уставая: врачи предупреждали Екатерину Николаевну, что кончины можно ожидать в любую ночь, но утром Шубинский бодро вставал с постели:
- Ах, душечка! Как жаль, что в осьмнадцатом веке много такого, что никак нельзя напечатать.
- Ты думаешь, что цензура не пропустит?
- Да нет.., я сам не пропущу, ибо там творились такие немыслимые безобразия, такое свинство, что самому страшно. Лучше уж будет унести все это в могилу!
XX век заполнил Россию множеством журналов, все писали, а кто не умел писать, тот устраивался в редакциях, чтобы учить писателей. Шубинского это даже смешило: