«Семь пятьдесят пять. Чертов агент и не думает уходить.» Воронцов никогда не считал себя способным принимать быстрые решения в щекотливых ситуациях. У и не было таких ситуаций. Позвонить в полицию? Это займет время — до восьми всего пять минут.

— Мне нужно умыться и привести себя в порядок, — резко сказал Воронцов. — Если хотите поговорить, подождите.

Он вышел из комнаты, демонстративно хлопнув дверью, протопал к ванной, остановился и прислушался. В комнате было тихо. Воронцов вернулся к входной двери, стараясь не шуметь. Труднее всего было открыть дверь на лестницу так, чтобы она не заскрипела. Осталось три минуты. Воронцов потянул ручку. Дверь начала медленно открываться, и он выскочил на площадку перед лифтом, едва смог протиснуться. Что дальше? Соседей Воронцов знал плохо. На одном с ним этаже снимал квартиру актер из театра «Современные сцены». У него, может, и компьютера нет. Этажом выше жил молодой человек, приехавший из Канады, чтобы повышать свое образование. Он был ботаником и работал над докторской диссертацией. По крайней мере он сам так сказал, когда они случайно познакомились в лифте. Воронцов взбежал на следующий этаж и позвонил в дверь.

Ботаник открыл сразу. Он был одет и, кажется, собирался уходить. Ботаник улыбнулся Воронцову, но смотрел вопросительно. Оставались полторы минуты.

— Простите, пожалуйста… Мой компьютер испортился, а для меня должна идти срочная информация. Я вызвал мастера, но время… Вы разрешите?.. Я не надолго. Одна минута.

— Господи, о чем речь! — молодой человек посторонился и впустил, наконец, Воронцова в квартиру. — Рад помочь. Знаете, я каждый раз хочу с вами заговорить… Вот сюда, в кабинет. Если позволите, я вечером загляну к вам?

Кабинет был почти таким же, как у Воронцова, — современный стереотип делового дизайна.

— Конечно, — сказал Воронцов, — приходите в любое время после десяти, мистер…

— Детрикс. Зовите меня Карл.

— Отлично, Карл. Приходите, буду рад. Шла вторая минута девятого, когда Воронцов набрал код.

Информация на этот раз была краткой и не содержала предупреждения о том, что будет стерта. Всего несколько слов: «Для чего живет человечество?»

Ничего о коде следующей связи, ничего о времени. Ботаник смотрел на него с удивлением. Вот нелепая ситуация!

Человек врывается в чужую квартиру, утверждает, что ждет срочную информацию, и получает…

— Извините, — растерянно сказал Воронцов.

— Вы, наверно, ошибочно набрали, — сочувственно сказал Карл. Воронцов ухватился за эту мысль. Пробежал пальцами по клавишам, надпись на экране на мгновение погасла и возникла опять. Но ненадолго — ее сменило стандартное «файл не содержит информации».

— Я пойду, — вздохнул Воронцов, — так вы заходите вечером.

— Договорились, — бодро сказал Карл, но в глазах у него было сомнение.

Вернувшись, Воронцов не обнаружил агента. Ну и бог с ним, — подумал он. Сел к компьютеру, еще раз набрал код. «Файл не содержит информации».

К черту. Теперь и Портер путает. Или нашел материал, которым не хочет делиться? А может, Бюро и до него добралось? Все может быть. Хотя… Если Льюину не нравится пресса, при чем здесь ФБР?

Воронцов локтем смахнул со стола лист бумаги, поднял его и прочитал: «Мистер Воронцов, наш разговор остается в силе».

Воронцов скомкал лист и пошел варить кофе.

«Для чего мы? — думал Воронцов. — Нелепый вопрос. Ведь не для суеты же все мы существуем. А что есть в нашей жизни, кроме суеты? Смысл ищешь в юности. Потом просто живешь. К старости, впрочем, наверно, опять возвращаешься к этому вопросу. И ничего не получается с ответом — как и всех прочих испокон века.

Чего же хотел Дэви? Он прагматик, вечными вопросами себя не обременяет. К чему вопрос о смысле жизни? Но и просто так спросить он тоже не мог — должен был понимать, что вопросом поставит меня в тупик. Значит, делал это сознательно. Зачем? От того, как я отвечу, зависит исход дела Льюина?

Нет, здесь тоже что-то не так. Портера мой ответ не интересует, иначе он оставил бы код и время связи. И что в результате? Сижу и мучаюсь над вопросом, на который никто не знает ответа.

И есть ли смысл в том, что Дэви спросил не о человеке, а о человечестве?

Сейчас я брошу это занятие, потому что нет времени сидеть и мудрствовать, нужно действовать. Счастливое мгновение, когда сидишь и размышляешь о мире, как о целом, пройдет, и вернуть его не удастся. Может, я потому и не пойму ничего, что упускаю это мгновение, не пытаюсь додумать до конца. Спрошу у Дэви при встрече. Как обычно — если кто-то знает, пусть поделится. Но ведь и Дэви не знает. Ни к чему все это. Что-то с ним случилось. Что?»

«Алексей Аристархович! Ваша занятость феноменом Льюина не должна отвлекать от других событий. Мы дали сегодня информацию ИТАР о положении на юге Африки, но нужен комментарий. Не политический, а информация о том, какое впечатление взрыв произвел в Нью-Йорке.

Относительно Льюина. Получен комментарий специалиста-теоретика. У нас в Серпухове и Новосибирске проводились эксперименты по изменению постоянной тяготения, которые дали тот же результат, что и американские. Превысить некий порог изменения не удается. Проблема исследована плохо.

Причина элементарная — нет денег. Нужно дорогостоящее оборудование. Общее мнение не сложилось, есть две противостоящие школы. Одна — новосибирская — считает, что дальнейшие исследования помогут сделать изменения более существенными и даже как-то их использовать. Дело это, конечно, весьма отдаленного будущего. Вторая школа — серпуховская — утверждает, что манипулировать мировыми постоянными невозможно в принципе, а результаты экспериментов объясняет ошибками измерений. Чтобы существенно изменить ту же постоянную тяготения, например, нужно иметь другие законы природы, то есть попросту другую Вселенную.

Дискуссия по этим проблемам сейчас ведется только на семинарах, соответствующие статьи еще не вышли из печати. Неплохо бы иметь мнения и американских ученых. Однако, повторяю, не забывайте о других делах. Дома у вас все в порядке. Жена и дочь передают приветы, ждут письма.»

Телефон Сточерза не отвечал, и Воронцов отправился в Пресс-центр. Первые транспорты с войсками ООН уже вылетели в Виндхук. Уточнены масштабы катастрофы. Было взорвано тактическое устройство в двадцать килотонн, старого образца, без усиленного биологического действия. Поражен обширный район, в котором, к счастью, не оказалось городов. Пострадали несколько селений. Одно из них, оказавшееся в эпицентре, уничтожено полностью. Предполагаемое число жертв — от полуторы до пяти тысяч человек. Если бы ракета достигла цели, погибло бы в сотню раз больше людей, не говоря уже о том, что конфликт на юге Африки было бы уже невозможно остановить. Повезло? Все в Пресс-центре так и считали — повезло.

Воронцов бродил по залам, смотрел на экраны, слушал разговоры коллег, комментировавших события иногда совершенно фантастическим образом, но все это проходило мимо сознания. Он представлял, что стоит на окраине негритянского селения, смотрит в небо и думает о красоте мира. И смысл открывается ему, он только не может облечь ощущения в слова. А когда над ним что-то невыносимо и потусторонне вспыхивает, он воспринимает это как вспышку озарения. И пламя, которое мгновенно охватывает его, принимает как огонь, ниспосланный свыше. Он так и умирает, воображая, что живет…

Воронцов подумал, что это обязательно нужно дать в сообщении. Это его стиль — на эмоциях. Он избегал комментариев, выстроенных по логическим схемам. Старался показывать характеры, что не всегда нравилось Льву. Главный как-то посоветовал ему попробовать себя в литературе, и Воронцов написал рассказ. Было это лет десять назад. Дал прочитать рассказ Ире, и она, не щадя его, сказала, что эмоции в статьях — признак стиля, а рассказ вторичен. Жене Воронцов верил безоговорочно, и никогда больше журналистике не изменял.