— Наверное, он больше ничего не скажет, — заключила Анлодда, но руку с кристаллом не опустила и руку Корса Канта не отбросила.

— Но должна сказать, что пророчество прозвучало столь же ясно, сколь чиста бывает вода в гавани Харлека, когда бурная река взбаламутит море!

— Но.., быть может, тебе следует вернуть его обратно, госпожа. — Хватит и «Анлодды», Корс Кант Эвин, — фыркнула девушка и отбросила руку барда, — но бывает, что и бард прав время от времени. Правда, это случается так же редко, как луна обращается в кровь, а петухи несут яйца.

Но прежде чем она успела произнести еще хоть слово, вновь заговорил король.

— И шут, и правитель пьют из смертной чаши, а самый глупый из глупцов проливает свою чашу. Король галлов идет на охоту, теряет дорогу и оказывается в Скотий. И я в Аркадии…

Он умолк, неуверенно открыл глаза. Взгляд его блуждал.

Помолчав, Анлодда прошептала:

— Лучше я его верну поскорее. Смотреть на него — все равно, что глядеться в зеркало, когда на тебе плащ-невидимка.

Она быстро заговорила, и произнесла заклинание от конца до начала. Шар поднялся над радугой в противоположном направлении, из фиолетового стал алым, а когда превратился в темно-красный, Анлодда словом растворила его.

Заклинание было столь ярким, что Корс Кант на миг увидел шар. Он потянулся к нему, но шар исчез, прежде чем пальцы барда успели его коснуться.

Меровий очнулся, быстро заморгал и тряхнул головой. Добродушно улыбнувшись, он проговорил:

— Слабо надеюсь, но быть может, кто-то из вас записал то, что я говорил, ибо сам я не помню ни слова!

— Записал? — изумленно переспросил Корс Кант. — Вы с Артусом — истинные римляне!

Он поглубже вздохнул и повторил пророчество, стараясь подражать голосу короля, делая паузы в тех местах, где их делал Меровий. Он даже ухитрился придать своей речи легкий сикамбрийский выговор.

Это изумило и короля, и принцессу, но на самом деле было сущим пустяком по сравнению с бардовским испытанием первого года обучения. А тогда нужно было пересказать наизусть тысячу строк стихов, которые заранее выбирал из разных песен старший друид. «Я-то это испытание не до конца выдержал», — смущенно вспомнил Корс Кант.

— Что ж, думаю, нам ясно, кто такие Ястреб и Воробей, а также кто такие Мышь и Барсук, — задумчиво проговорил Меровий.

— Я и Корс Кант? — спросила Анлодда. Явно, пророчества не были ее стихией.

— Наоборот, — поправил ее король.

— Я так и хотела сказать.

— Стало быть, Корс Кант падает в бездну, минуя по дороге старуху-Смерть, но она не успевает коснуться его. Затем он теряет свою плоть, кровь и голос, и его уносит прочь великая река. Затем он возрождается из чрева Господня. Так яснее?

— Не яснее, чем в туманную ночь в густом лесу.

— А вот Барсук это ты, Осеневолосая. Ибо ты, словно барсучиха, роешь землю и пытаешь у меня знаний, которые тебе еще рано иметь. И еще ты просишь у своего отца и дяди оружия, которым тебе владеть пока не под силу. Ты становишься тенью, убиваешь желтое солнце, обнаруживаешь бездну Гадеса прямо у себя под ногами, борешься с отчаянием, и в конце концов добираешься до своей любви, дабы спасти детей своих детей.

Корс Кант задумчиво проговорил:

— Вот забавно. Не толкование ли мне пришло в голову? Разве саксы и юты не зовут себя Детьми Солнца и не презирают нас, островитян, за то, что мы, как они думают, рождены Луной? Может быть, ты убьешь юта?

— Не одного, а целое войско, без сомнений, — уточнил Меровий и улыбнулся одними лишь краешками глаз.

Анлодда метнула в него ледяной взгляд, после чего одарила точно таким же взором Корса Канта. Она усмехнулась, но безрадостно.

— Что ж, хотя бы это похоже на правду. Что-то есть в этом пророчестве. И все же не все ясно до конца. — Она закусила нижнюю губу — похоже, это она переняла у Ланселота.

Корсу Канту стало зябко. «Зачем она так с ним? Не надо бы…» — Ну а как насчет последнего пророчества? Про смертную чашу. Кто правитель, а кто шут? Меровий покачал головой.

— Это касается меня, дитя мое. Это я, король галлов, пошел на охоту, заблудился и оказался в Скотий. Это начало великой легенды Строителей, которая пока непонятна и для меня, хотя мне ведомо, что образ земель, лежащих к северу от вала Адриана, используется как символ замешательства при переходе на новую ступень.

— Но не будем волноваться об этом нынче, — заключил король. — Все прояснится к тому времени, когда мы соберемся, чтобы праздновать победу.

— Как бы то ни было, из этого запутанного пророчества явствует, — сделала вывод Анлодда, — что нам с Корсом Кантом нельзя разлучаться нигде, что мы пойдем с ним вместе туда, где бездны и старухи с косами. Все решено, — и она топнула ногой. — Так что не жалуйся и свыкайся с этой мыслью, Корс Кант Эвин!

Бард раскрыл было рот, чтобы сказать, что он именно этого и хотел, но решил, что не время спорить. «Мудрец знает, как счесть поражение победой», — когда-то учил его Мирддин. Корс Кант побрел следом за Анлоддой и Меровием к опушке леса.

«Какого-то сукина сына ранили в легкое. Проникающее ранение, а он жив! Медраут — Селли Корвин. Или нет. Ланселот рвется в мою голову, голову, голову, стучится, словно Иисус во врата Ада! И этот подонок жив, хотя его проткнули насквозь…» Питер приближался к королю Меровию. «Надо бы бояться, — думал он. — Ведь если Кей прав, я только что наблюдал, как Иисус излечил прокаженного». У него действительно сосало под ложечкой, но вместо страха он ощущал надежду.

«Почему он так действует на меня? Почему мне так хочется открыться ему, как никогда в жизни не хотелось открыться священнику на исповеди?» Меровий шел навстречу Питеру. Питер ощутил благоговение — как перед лицом королевы (Гвинифры или Елизаветы — вот вопрос).

Руки Питера коснулся Кей, но Питер ничего не почувствовал. Он стоял, не двигаясь с места, хотя умом понимал, что нужно как можно скорее уходить подальше от ютов. А его ноги как будто пустили корни и вросли в песок.

Он слышал голос — ясно, отчетливо: «Я — твой союзник». Но кто это сказал — Ланселот или Меровий?

Призрачные голоса звучали у него в ушах, тоненькие голоса марионеток:

Ступай смелей в объятья тьмы,

Твои друзья отныне — мы!

Взгляд короля проникал в Питера подобно раскаленной игле. «Правду!» Глядя в эти серые глаза, Питер мог говорить только правду.

«Но что есть правда? Что есть истина? — спросил голос. — Пока ты не станешь младенцем, пока мужчина не станет женщиной, а женщина — мужчиной, ты не познаешь истины. До самой смерти. Mors ultima ratio».

Смерть подводит итоги.

— Треклятые голоса! — выругался Питер, скрипнул зубами. Его словно прорвало, он вдруг понял, что не в силах более молчать.

— Помилуй меня, — взмолился он. Оглянулся — они были одни-одинешеньки среди деревьев. Он и вспомнить не мог, как ушел в лес.

— Исповедуйся, — приказал Меровий, склонив голову и отведя взгляд.

«Все не по-настоящему. Это не настоящая исповедь, если только Меровий — не свя…» — Я не тот, за кого я… — «Боже, Смит, ты что творишь?» — То был голос полковника Купера. «А как насчет того, чтобы ты пропел мне пару-тройку куплетов из „Джона Ячменное Зерно?“ Как насчет того, чтобы ты втолковал мне, с какой стати тебе вздумалось раскрываться?» «Пожалуйста.., пожалуйста… Мне нужно исповедаться, чтобы избавиться от греха лицедейства, которым я предаю весь мир, всю мою жизнь!» «Acta est fabula». Игре конец.

Но нет, этого не должно было случиться, пока треклятая Селли Корвин гуляет по Камелоту с кинжалом в руке. Питер решил выбрать другой, более «безопасный» грех.

— Меровий, тебя собираются убить. Берегись предложенного тебе вина.

«Истина в вине».

Меровий положил руку на плечо Питера. Но еще более сильная, требовательная рука развернула лицо Смита к Меровию, заставила взглянуть королю Сикамбрии в глаза. Не такие уж они оказались страшные — глаза Меровия. Они успокаивали. Они все понимали.