— Профессор, твоя ракета уже ждет. Тебе пора… — Я сказал это совершенно спокойно.

— Ты действительно не понимаешь? — профессор засмеялся.

— Чего не понимаю? — Я хотел подойти к нему.

— Не двигайся, — твердо сказал он.

— Отпусти рычаг! Отпусти… Постой, я тебе объясню…

— Нет. Я не верю тебе. Может, ты как раз вызываешь какой-нибудь автомат…

— Но…

— Я сорву пломбу. Только ради этого я и согласился…

Я кинулся к нему, схватил его за горло, и мы оба упали на пол. Но было уже поздно. Я увидел, как лопнула сдерживающая красный рычаг серебряная нить с пломбой. Падая на пол, я слышал, как со всех сторон нарастает слабый, неуловимый шум. Это росло напряжение в сети. Он просыпался…

Я разжал пальцы, стиснутые на старческой морщинистой шее: теперь это уже не имело смысла. Профессор открыл глаза, и я увидел в них страх.

Поднявшись, я вышел на середину зала. Он уже видел. Я чувствовал это. Он беспрерывно наблюдал за мной. Не касаясь меня, Он мог измерить температуру моего тела, частоту дыхания, напряжение токов в моих нейронах, мог облучить меня смертоносными лучами или потехи ради выкинуть в пустоту, чтобы посмотреть, как мое тело разрывает вскипающая кровь, которая тут же замерзает, едва вырвавшись наружу… Я ничего не мог противопоставить Ему… разве только надежду, что все-таки Он мозг человека…

Профессор поднялся, покачнулся и, не глядя на меня, подошел к пультам.

— Мнемокопия, ты слышишь меня?

— Какой ты старый… Какой ужасно старый… — это был шепот, шедший отовсюду: из стен зала, от пола, с потолка.

— Ты меня слышишь? Теперь ты… ты мыслишь лучше, чем раньше?

— Ты хочешь спросить меня об уравнении? Я сделал ошибку на шестнадцатом мнемотроне, вернее, ты сделал, потому что я ведь автомат, мнемокопия…

— Ты говоришь — ошибку…

— Да. Замкнутая система азотных оснований не приводит к делению…

— Как? Почему?

— Это же ясно. Стоит только подумать. Потом все рассуждения уже не представляют трудностей, а результат совпадает с предполагаемым.

— Значит, мои гипотезы правильны…

— Ты хотел сказать — мои гипотезы…

— Как твои? Ведь ты только машина, мнемокопия…

В ответ раздался низкий, дребезжащий смех. Смех профессора в «устах» машины.

— Вы оба правы, — сказал я, так как дискуссия начинала принимать нежелательный оборот. — Это ваша общая гипотеза…

— Как так! Ведь я ее создал, когда Его еще не было…

— Но, создавая Его по своему образу и подобию, ты передал ему все, что было твоим… и то, что ты совершил, тоже… Повторяю, это ваша общая гипотеза и ее надо как можно скорее опубликовать. Ты сделаешь это сразу после возвращения на Землю, профессор, от имени вас обоих…

Профессор не ответил. Быть может, он понял серьезность положения или почувствовал это по тону моего голоса.

— Я думаю, ты сам сумеешь вывести корабль из солнечной системы, — обратился я прямо к Нему. Он не ответил.

— До свидания… — сказал я тогда. — Профессор, попрощайся со своей мнемокопией…

— До свидания, — неуверенно сказал профессор. Было видно, что он никогда не работал с мыслящими автоматами.

Мы направились к выходным шлюзам. Я напряг всю свою волю, чтобы идти нормальным шагом. Уже в коридоре я заметил, что подсознательно ускоряю шаг, а профессор отстает, и позавидовал его неведению: многое я бы отдал, чтобы оказаться уже за пределами корабля. Помня, что нахожусь все время под наблюдением, я старался идти в ногу с профессором. Наконец мы оказались на самом верхнем ярусе. Перед нами в слабой свете фосфоресцирующих стен коридора белели перегородки шлюзов. Рядом с ними торчал черный ряд ручек, открывающих двери. Я дернул их, но переборка не дрогнула, не сдвинулась даже на миллиметр. Ее не заело. Я знал это, чувствовал давление крови, разрывающей мне виски. С бессмысленным упрямством я нажимал на рычаги, рвал, повисал на них. Напрасно. И вдруг совсем рядом раздался Его голос.

— Я вижу, вы хотите покинуть меня?..

— Да. Мы ведь хотим опубликовать решение уравнения…

— Бросьте. Не стоит. Люди сами когда-нибудь додумаются до этого.

Я знал, что Он издевается. Голос у Него был монотонный, ровный. Машина с человеческим голосом насмехалась надо мной.

— Почему не стоит? Ведь мы уже знаем решение, — сказал профессор.

— Ну и что же?

— Наш долг — сделать его достоянием всего человечества…

— Наш — это значит чей?

— Твой, мой, долг каждого, кто сделал бы такое открытие.

— Ну, меня это не касается. Я автомат, мнемокопия.

— Но ты же рассуждаешь, как человек.

— Я чувствую себя человеком, как и ты, но я автомат. Ты же сам недавно сказал это. Впрочем, я и так знаю…

— Но ты моя мнемокопия…

— Ну и что?

— Ты такой же, как я. Ты — почти я… Значит, ты должен…

— Должен? Мне нет до тебя никакого дела.

— Как ты можешь? Я этого от тебя не ожидал.

— …от автомата, от мнемокопии великого профессора? Неужели ты так мало знаешь себя?

— Я? Я никогда не поступил бы так! Благо науки — превыше всего!

— А ты помнишь своего ассистента Иорге?..

— Тогда были особые условия, — вспылил профессор.

— Кого ты хочешь обмануть? Я же знаю, как было на самом деле…

— Но он не выдержал. Эти испарения и мрак Венеры…

— Он выдерживал лучше тебя. Ему это нисколько не мешало. Он искал промежуточное звено, последнее доказательство, и больше ничем не интересовался…

— Его поведение…

— …было совершенно нормальным. Я там был, там — как и ты. Ты знал, что он слишком близок к открытию, ради которого ты туда полетел, и поэтому ему пришлось вернуться на Землю. Не так ли?..

— …

— Отвечай.

— Это было один-единственный раз, — профессор говорил тихо, — я ввел его в курс дела, сообщил все, что знал… А он скрывал от меня результаты… Но это был единственный случай за восемьдесят лет работы… Единственный, и ты прекрасно знаешь, что я говорю правду! — теперь он кричал.

— Не нервничай, ты же знаешь, что тебе это вредно… — издевалась машина. — О других я не скажу ни слова… Это ведь и мои поступки тоже, не правда ли?

— Конечно, у вас общее прошлое. Но сейчас неважно. Скажи лучше, почему ты нас задерживаешь? — спросил я напрямик, потому что хотел наконец узнать, в чем дело.

— Ты не догадываешься?

— Нет.

— Просто потому, что я люблю компанию.

— Хочешь, чтобы мы проводили тебя до орбиты Плутона?

— Дальше… гораздо дальше…

Значит, вот как! Это было невесело. Но все же я чувствовал какое-то злорадное удовлетворение оттого, что мои опасения подтвердились.

— Мы не согласны! — кричал между тем профессор. — Немедленно выпусти!.. Ты хочешь держать нас в заточении!.. Это подло, недостойно человека…

— Я что-то не слышал, чтобы автоматы нагружали балластом морали. Им вполне достаточно системы самосохранения. Вы сделали меня автоматом и должны испытать на себе последствия этого шага. Я автомат и для собственного развлечения обреку вас на сотни лет полета в бесконечном мраке пустоты, где нет даже метеоритов, за которыми можно было бы гоняться шутки ради. Вы представляете себе, как я ужасно скучал бы, будь я один?

Профессор хотел возразить, но я велел ему замолчать.

— Слушай внимательно, автомат, — сказал я. — Запасов продовольствия даже при голодном пайке нам хватит всего на месяц. Синтетической пищи ты не создашь, твои автоматы для этого не приспособлены. Стало быть, ценой нашей голодной смерти ты сократишь свое одиночество всего лишь на месяц…

— Это бы меня не остановило, но скажу тебе честно: я нашел более выгодное решение. Я решил, что ты подвергнешься транспозиции энграммов, и твоя мнемокопия останется со мной до конца… Что же касается твоего спутника, то он меня не интересует. Он был лишь трафаретом, необходимым, чтобы создать меня. Теперь он не нужен, он лишний, Я ведь совершеннее, всестороннее, а значит, и разумнее его. Или ты думаешь, что он в своем белковом виде, прежде чем распасться на азотные, фосфорные и серные соединения, мог бы проводить исследования Антареса? Думаешь, мог бы?