— Дурак выдумал, — продолжал механик, — а умный человек пустил в дело. Ленуар знал, за что брался. Правда, и у него не все винтики в голове, но от этого он еще опаснее. Вы думаете, зачем генерального штаба капитан и красивый парень заперся в этой дыре и вожжается с отродьями, на которых и издалека-то взглянуть противно? Расчет у него правильный. Благодаря Ниамбе он сделает сумасшедшую карьеру. С таким войском в первую же вспышку гражданской войны он взлетит на вершину славы.

Ильин вдруг почувствовал, что у него нет больше терпения слушать общие рассуждения.

— О всякой подобной философий, — прервал он Дюпона, — мы потолкуем после, а теперь рассказывайте толком, что и как делается в Ниамбе? Я приехал по вызову Идаева. В той записке, которую я, помните, тогда получил через негра, Идаев звал меня и он же устроил мой перевод сюда, а когда я приехал, оказалось, что здесь он совершенно невидим — не то действительно болен, как говорит Кроз, не то его почему-то прячут, никак не могу понять.

— Этого и я не знаю, — ответил Дюпон. — Я его не видал и могу только сказать, что он находится за стеной в обезьяньем лагере, потому что здесь его безусловно нет. Вы хотите знать в двух словах, что здесь делается? Очень просто. Изготовляют помеси негров с гориллой. Мамашами служат негритянки. Потому, должно быть, что их легче доставать, чем самок гориллы. И несколько сот негритянок содержатся для этой цели там, за стеной.

Ильин невольно вздрогнул.

— Как они это делают, вам, ученым, лучше знать, а мне о такой мерзости и думать противно. Тьфу, чорт, какая гнусность! Вот уж за что придется в будущем расстреливать без всякой пощады… Так вот. Полученным помесям дают боевую подготовку, и обучение идет, видимо, полным ходом. Ведает всем этим капитан Ленуар. Для мохнатого войска он царь и бог, и дисциплина там такая, что лучшей, пожалуй, не было и в наполеоновской гвардии. Сколько их там, я не знаю, но много, и это такие чудовища, что от одного вида их любое войско обратится в бегство.

— Я их видал, — сказал Ильин.

— Каким образом?

— Влез на дерево и заглянул через стенку.

Дюпон одобрительно рассмеялся:

— Молодец! Это не по-профессорски! Ну, а теперь вот что. Я у Бас засиделся, нужно итти и кончать термостат у Ахматова. Надо будет нам с вами еще раз встретиться и уже как следует потолковать.

— Погодите, — Ильин жестом остановил его в дверях. — А что представляет собой Ахматов?

— Скотина!

— До свиданья.

Механик кивнул головой и скрылся за дверью.

В этот день Ильин обедал у Кроза, который зашел в лабораторию и, не слушая никаких возражений, потащил его к себе. Через несколько минут после их прихода появился и капитан Ленуар, и Ильин снова испытал чувство ошеломляющего недоумения.

Когда мы много думаем о человеке, известном нам лишь своими делами, его поступки помимо нас формируют в нашем представлении некий телесный образ. И чем ярче сущность поступков человека материализуется в воображаемых нами чертах лица, фигуры и всего его облика, тем сильнее бывает впоследствии чувство изумления, когда этот человек появляется перед глазами живым, реальным, и оказывается совсем иным.

По тому, что Ильин слышал о Ленуаре, он представлял капитана удалым, бесшабашным, высокого роста, с красным носом и нахально торчащими рыжими усами. Вместо этого к столу, улыбаясь, подошел и чрезвычайно просто представился молодой человек с бритым красивым и очень юным лицом и с несколько более длинными, чем это полагается военному, каштановыми, слегка вьющимися волосами. Ему можно было дать лет двадцать пять, хотя, как потом Ильин узнал, он был почти на десять лет старше.

Однако не в чертах лица заключалась сущность физиономии Ленуара. Когда Ильин впоследствии вспоминал о нем, линии лица и фигуры стирались, и, закрывая их, вставала перед глазами сияющая радостью улыбка. Эта улыбка была настолько неотразимо привлекательна, что, несмотря на все сообщения Дюпона, первым и совершенно непроизвольным чувством у Ильина по отношению к вошедшему была ни на чем не основанная и бессмысленная, но несомненная симпатия.

За обедом завязался веселый и непринужденный разговор. Местных дел почти не касались. Кроз и Ленуар с увлечением расспрашивали Ильина о впечатлении, какое на него произвела Франция, где он был проездом по пути сюда, как ему понравились бульвары в Париже, какой вид имеет сейчас Москва…

Когда разговор коснулся СССР, улыбка исчезла с лица капитана, и широко открытые серые глаза наполнились таким жадным вниманием, что Ильин как-то сразу насторожился и принял безразличный тон. Как ни был очарователен на вид Ленуар, Дюпон говорил о нем вещи слишком определенные, и, чтобы проникнуть поглубже в здешние дела и секреты, Ильин счел самым умным изобразить человека, равнодушного ко всему кроме науки.

Поэтому, подробно распространяясь об университетских делах и спорте, он об остальном упоминал вскользь, как о делах для него совершенно не интересных; а затем, решив сразу выяснить свое положение, перевел разговор на Ниамбу, высказал восхищение своей квартирой и задал вопрос, с какой целью устроена эта безобразная бетонная стена.

Глаза Ленуара заискрились смехом.

— А разве профессор вам еще не рассказывал?

— Видите ли… — Кроз вытер салфеткой рот и откинулся в кресле. — Мы с коллегой за вчерашний день не успели как следует познакомиться даже с моей лабораторией. А кроме того, знаете, в виду вашего, капитан, отсутствия и поскольку здесь затронуты вопросы, находящиеся далеко вне области моей компетенции, я считал… более удобным воздержаться до вашего возвращения от информации, касающейся уже главным образом вашей работы.

— Я удивляюсь, — ответил, улыбаясь, Ленуар, — что наш новый гость не задал вам этого вопроса еще вчера. Я думаю, поскольку мсье Ильин надолго останется нашим товарищем по работе и покинет Ниамбу, когда ее маленькие и большие тайны уже перестанут быть тайнами, он конечно должен знать все… Ну, а кто же из нас будет рассказывать? Знаете, начинайте вы, профессор, потому что… ведь вашей наукой было положено начало всему.

Кроз налил себе стакан вина и уселся поудобнее.

— Вы в самом деле мало любопытный человек, коллега, — сказал он. — И знаете, в такой как у нас работе — это очень большое достоинство. Я с большим удовольствием еще вчера ввел бы вас в курс наших дел, если бы, как я сейчас сказал капитану, это не зависело прежде всего от его разрешения… Вы видели вчера наших гибридов между гориллой, оранг-утаном и шимпанзе, и вы, вероятно, согласитесь, что они достаточно необыкновенны. Не правда ли?

Ильин утвердительно кивнул.

— Но это еще не все. По пути тех возможностей, которые открывает искусственное оплодотворение, здесь пошли дальше и поставили — уже полтора десятка лет назад — опыты искусственного оплодотворения самок гориллы спермой[4]) негра, а потом рискнули и на обратное оплодотворение… И…

Кроз встал, и в голосе его звучал глубокий подъем:

— И опыты эти удались, дорогой коллега!

Он остановился и выжидательно посмотрел на Ильина.

— Вы самый невозмутимый человек на свете! — воскликнул он, хлопнув себя руками по штанам, — Если бы мне сообщили такую новость, я чувствовал бы себя совершенно ошеломленным, а вы… вы приняли ее так, как… ну, скажем, сообщение о смене министерства в Париже.

Ленуар расхохотался, а Кроз, снова усевшись на стул, продолжал:

— Да! И эти помеси оказались изумительнее всего, что можно было предвидеть и ожидать. Я не стану описывать их подробно, потому что не хочу понижать то впечатление, которое вы получите, увидав их воочию. Достаточно сказать, что чрезвычайное увеличение роста у гибридов оранг-утана оказалось еще незначительным по сравнению с тем, что дали гибриды негра и гориллы. Сначала эти опыты имели чисто академический характер, но затем судьбе было угодно, чтобы сюда попал совсем еще юным офицером Ленуар, и с этого момента начала медленно раскрываться, — я имею смелость это сказать, — новая страница мировой истории! Отчасти чудовищный рост и непомерная физическая сила, отчасти врожденная стремительность, злобность и готовность к нападению самцов этих гибридов дали Ленуару идею попытаться использовать их как военную силу…