Солнце садилось, окрашивая разорванные облака в розовый цвет. В комнате сгущались сумерки.

Праведник Ши взглянул на золотые часы, которые вынул из кармана, и монотонным голосом, словно читал молитву, произнес:

– Шесть…

Покосившись в сторону Дяо Цзы-дуна, он снова перевел взгляд на часы и стал медленно шевелить губами, отсчитывая, сколько минут показывает минутная стрелка.

– Ого! Уже шесть сорок пять. Мне пора.

С треском захлопнув крышку часов, он снова отправил их в карман.

Дяо Цзы-дун вздохнул и робко заметил:

– Поужинали бы? Сегодня как раз курицу зарезали.

– Что ж! – Праведник как-то уныло поглядел на Дяо Цзы-дуна, подперев большим пальцем резко выступающую скулу, а остальными пальцами перебирая бороду. – Можно и поесть. Ты кормишь вкуснее, чем даже моя Чжан Лю.

Дяо Цзы-дун успокоился и, обхватив руками колени, заискивающе улыбаясь, поглядел на праведника. Не он ли настоял на том, чтобы ужин приготовили пораньше? Почтенный праведник поужинает и отправится к этой женщине. Нет, Дяо Цзы-дун не задержит праведника. Дяо Цзы-дун заглянул в строгое лицо гостя и вдруг, сорвавшись с места, кинулся к двери:

– Старина Лю! Старина Лю! Давай скорее курицу и вино подогрей!

– Сам знаю, – глухо отозвался из кухни Лю.

Дяо Цзы-дун чувствовал себя умиротворенным, как человек, напившийся в знойный день холодной ключевой воды. Обычно на его приказы слуга Лю не обращал внимания. Но сегодня проявил несвойственное ему усердие, и Дяо Цзы-дун не мог не отметить этого про себя.

Во время обеда он был убежден, что с этим паршивцем Пи-эром и его компанией ему никогда не справиться. Однако с приходом праведника Ши они сразу преобразились. Как-никак Ши был настоятелем Эрланшаня.

Очень довольный, словно он совершил важное дело, гость вернулся к тростниковому стулу, с которого было встал, сложил на животе руки и стал шевелить пальцами. Дяо Цзы-дун украдкой следил за ним и наконец решил воспользоваться благоприятным моментом, чтобы вызвать благосклонность настоятеля. Сердце его трепетало.

– Не желает ли учитель еще чаю?

Его руки, гладившие чашку, стоявшую перед гостем, готовы были тотчас же угодливо схватить коробок со спичками, зажечь одну и поднести к сигарете, торчавшей изо рта праведника.

С улицы доносилось карканье ворон. Они словно жаловались друг другу на свою судьбу: стоило закаркать одной, как ее крик подхватывали другие, и тогда казалось, будто что-то сыплется на черепичную крышу. Дяо Цзы-дун бросал тревожно-вопросительные взгляды на потолок, потом на учителя: не находит ли он в этом карканье что-либо предосудительное?

Но праведник Ши был поглощен курением: то и дело ярко вспыхивал огонек сигареты, которую раскуривал праведник, и бороду его окутывал голубой дымок.

Убедившись, что Ши очень торопится к тетушке Лю и хочет скорее поесть, Дяо Цзы-дун снова вздохнул: праведник Ши доверяет одному Ли И-цину. И не удивительно, что этот пройдоха назначен главным распорядителем храма. Со временем его сделают управляющим, а Дяо Цзы-дун так и останется ни с чем.

Он вытащил спичку, зажег керосиновую лампу и в нетерпении крикнул:

– Как дела, старина Лю, курица уже готова? Тогда грей вино и подавай на стол.

На этот раз ответа не последовало. Бормоча ругательства, Дяо Цзы-дун обиженно покосился в сторону учителя и подумал: «Вот добьюсь своего – тогда рассчитаюсь с этим Лю!»

Дяо Цзы-дун ведал нехитрым имуществом храма Ба-гуатянь. В доме у него только и было что две винтовки, да и то у одной ствол заржавел. Верных помощников Дяо Цзы-дун не имел. Случись что, взбунтуются…

И он подумал с горечью: «Деревенские сейчас не те, что в прошлые годы!»

Праведник Ши торопливо выпустил струю дыма:

– Чего бояться этих мерзавцев! Они не посмеют нам навредить.

Дяо Цзы-дун в волнении глотнул слюну и посмотрел на учителя.

Никому нет дела до Дяо Цзы-дуна. А ведь здесь положение куда хуже, чем на заливных землях. Одних винтовок у них больше ста. А доходы какие! Там он за эти три года наверняка ссыпал бы в свои закрома не меньше пятисот даней зерна. Так надо же было, чтобы учитель отправил его в этот злосчастный Багуатянь.

В это время громко каркнула ворона, и Дяо Цзы-дун вздрогнул.

Когда наконец вино и еда были поданы, Дяо робко обратился к праведнику, озабоченно глядя на него: он беспокоится о судьбе праведника, как почтительный сын печется о матери.

– Ах! – вздохнул Дяо, покачав головой. – Больше всего я боюсь, как бы Сюй Хун-фа и негодник Пи-эр с его компанией не подняли смуту…

Праведник, который обсасывал в это время намокшие в супе усы, спокойно посмотрел на Дяо Цзы-дуна:

– Трусишь?

– Я не за себя боюсь. – Щеки Дяо Цзы-дуна нервно задергались, и было непонятно, улыбается он или хмурится. – За вас, учитель… Сейчас ведь не то, что раньше. Учитель должен быть осторожнее!

Рюмка с полпути вернулась на стол. Ноздри праведника затрепетали от смеха, на скулах забегали желваки.

– За меня боишься? Ха-ха-ха! Скорее земля и небо поменяются местами, чем я испугаюсь их.

Праведник отставил рюмку и пошарил у пояса: ни днем, ни ночью не расставался он с браунингом, хотя эта игрушка, по правде говоря, была ему ни к чему: прихожане знали настоятеля храма Эрланшань, и даже самый дурной человек не решился бы его тронуть.

– Но нынче засуха, – понизив голос, сказал Дяо Цзы-дун. – Так что лучше не расторгать договора с этим паршивцем Пи-эром и ого бандой. Если мы прижмем их, чего доброго…

Праведник Ши как раз и пожаловал в Багуатянь, чтобы навести порядок. Но дело, оказывается, принимало серьезный оборот. Сюй Хун-фа, Пи-эр и другие арендаторы требовали расторжения договора и возвращения залоговых денег.[1] И праведник как ни храбрился, а не на шутку струхнул.

– Сволочи! Они хотят получить обратно залог! Но раскошеливаться не так уж приятно, если учесть, что все залоговые деньги отданы в долг под проценты. А расторгнем договор, кто согласится сейчас обрабатывать землю?

И праведник тотчас отправился в Багуатянь, чтобы наставить на путь истинный паршивца Пи-эра и всех его подпевал.

Когда крестьяне пришли к праведнику, он сидел, развалившись в глубоком кресле, закинув нога на ногу, поглаживая бороду.

Крестьяне были раздражены, но все же поклонились праведнику.

– Вы собираетесь расторгнуть договор? – спросил праведник Ши и, изобразив благородный гнев, заявил, что каждому надлежит разуметь закон. – Вы что, порядка не знаете? Так помните: только хозяин имеет право расторгнуть арендный договор. У арендатора этого права нет. Так повелось испокон веков.

Крестьяне переглянулись, переминаясь с ноги на ногу, точно в мороз, кто-то пробормотал:

– Как же нам быть? Не уродила нынешний год земля… Опять…

– Яви милость, отец наш, яви милость! Мы с голоду мрем, долги замучили. Верни нам наши деньги!

– Не выйдет! Я не намерен возвращать вам деньги. – Нижняя челюсть праведника ходуном заходила, точно у него заныли сразу все зубы. – Со мной разговор короткий: хотите – работайте, не желаете – катитесь на все четыре стороны! Но в будущем году я с вас должок взыщу.

Крестьяне в упор смотрели на него запавшими глазами, словно выжидали момента, чтобы броситься, – так кошка высматривает мышь. Праведник нащупал в кармане браунинг…

Так закончилась его первая беседа с Пи-эром и Сюй Хун-фа.

Вспоминая о ней, Дяо Цзы-дун отхлебнул вина и провел рукой по глазам. Сквозь огромную тень учителя на стене ему померещились ненавистные лица, сморщенные, как южный финик; лицо Сюй Хун-фа, рядом физиономия паршивца Пи-эра, фиолетово-красная, а на макушке распухшие шрамы, цветом похожие на хурму.

«Да, эти наделают дел…»

Кто-то катил по ухабистой дороге ручные тележки, они скрипели, и казалось, что это плачет душа умершего.