Капитан изумленно взглянул на жену и, видимо окончательно отрешившись от занимавших его мыслей, подошел к столу и опустился в кресло.

— Погоди, Мадлэн, — уже серьезно сказал он. — Ведь ты же понимаешь, что начатое здесь дело не может закончиться в ту минуту, когда мне это захочется. Значит, мне физически невозможно отлучиться отсюда, просто потому, что меня никто не смог бы заместить.

— А почему бы, капитан, — вмешался Ильин, — вам не отправить на время вашу жену в Европу?

Лену ар обернулся и широко открыл глаза.

— Чтобы через месяц наши здешние дела со всеми пикантными подробностями описывались во всех иностранных газетах? — возразил он. — Да вы же наивный ребенок, Ильин! Мадлэн — женщина. Вдобавок — совершенно не интересующаяся моей работой. Я представляю, как она будет жаловаться своим родственникам и знакомым на жизнь в Ниамбе. В первую очередь конечно достанется мне, а затем выплывут на свет мои гориллоиды… Не возражай, пожалуйста, Мадлэн! Что бы ты ни обещала, я ведь знаю, что это объективно неизбежно, потому что ты женщина, а женщина…

— Не человек, — вставил Ильин.

— Конечно, не вполне человек! Хотя должен отметить, что и среди лиц, носящих брюки, не так много настоящих мужчин. Да чтобы не ходить далеко… Не сердитесь на меня, Ильин. У вас широкие плечи и великолепные мускулы, но вы баба, Ильин. Очевидно, просто от рождения, так что вы здесь совершенно ни при чем. Сказать вам, какова будет ваша дальнейшая жизнь? Прежде всего вы отработаете свои пять лет в Ниамбе. Правда, отработаете с большим трудом. Будете киснуть хуже ее. — Лену ар кивнул в сторону жены. — Будете думать о самоубийстве, но с собой не покончите. Будете мечтать о побеге, но планов своих в исполнение не приведете, потому что вы неспособны на решительный поступок. И даже с ума не сойдете, что со многими случается, так как у вас совершенно здоровое и нормальное тело.

Ильин молча переждал паузу, сделанную Ленуаром.

— Это относительно вас, — опять заговорил капитан. — А тебе, Мадлэн, я скажу вот что. Через четыре-пять лет ты выйдешь отсюда вместе со мной. Ты разделишь со мной безмерную славу грозного подвига, потому что выход в свет рожденных здесь чудовищ будет великим днем в жизни нашей родины и цивилизации. Тогда ты вознаградишь себя за все, а пока ты останешься здесь со мной, так же, как он и многие другие, как бы им ни хотелось этого избежать.

Мадам Ленуар опять встала и, встряхнув головой, ответила так же, как говорил он, холодно и твердо:

— Этого не будет, Марсель. Мне не нужно того, что ты предлагаешь мне через пять лет; эти пять лет жизни принадлежат мне, а не тебе, и тебе я их не отдам. Да просто я не смогла бы сделать этого, если бы и согласилась, потому что…

Она снова опустилась на стул и закрыла глаза рукой.

— Я не могу больше, — сказала она вдруг изменившимся и задрожавшим голосом. — Я скорее покончу с собой в этой топи, но я не могу прожить здесь даже и один еще год…

Капитан внимательно посмотрел на жену и чуть усмехнулся.

— Ничего этого конечно не будет, — спокойно возразил он, — в особенности проекта с болотом. Я еще допустил бы подобную возможность в другой обстановке— ну, скажем, высокий обрыв над морской пучиной. Это было бы по крайней мере, так сказать, поэтично. А то представь себе: такая изящная дама, барахтающаяся в черной полужидкой грязи!

Он расхохотался и уже весело и ласково добавил:

— И не будь глупой, Мадлзн, а то смотри, какой кислый разговор мы затеяли при Ильине. У него от сочувствия тоже глаза почти на мокром месте.

Ильин, до сих пор молча сидевший у окна, поднялся и взял шлем. Слова Ленуара не оскорбили его. Ведь этот несчастный капитан не знал, что теперь для Ильина дело идет не о самоубийстве и не о побеге. Но стало мучительно неловко перед Мадлэн. Это был первый случай, когда при посторонних обнажалась трещина, разделявшая капитана и его жену, и, очевидно, слишком уже натянулось что-то между ними, если такой разговор мог произойти в присутствии постороннего. Он молча поклонился и направился к дверям, но Мадлэн решительным жестом остановила его.

— Я очень прошу вас остаться, — сказала она. — У меня такое настроение, что мне бы не хотелось быть сейчас одной.

Капитан взглянул на побледневшее и немного растерянное лицо Ильина и уже совсем дружелюбно усадил его в кресло:

— Сидите, Ильин. Мадлэн должна сейчас выпустить заряд кислых слов. Вы как раз подойдете в качестве сочувствующего слушателя, а я для этого очень мало приспособлен… И не сердись на меня, Мадлэн, — мягко добавил он, — я знаю, что тебе скучно и тяжело. Но ведь другого исхода нет. Хотим мы или не хотим, ко великое дело, начатое здесь, требует от каждого из нас известной жертвы… Я ухожу сейчас по делу к профессору Крозу и часа через полтора вернусь к обеду. Надеюсь застать тебя уже в хорошем настроении!

Капитан приветливо улыбнулся и вышел. Наступило молчание. Мадлэн сидела опустив голову и медленно перебирала рукой складки скатерти. Ильин не решался первым приступить к объяснению.

— Мне очень тяжело, — начал он наконец, — что я присутствовал при этом разговоре. Впрочем, быть может это даже и к лучшему: я шел сюда отчасти с целью переговорить с вами как раз на затронутые сегодня темы. Самое главное — вам надо настоять на своем отъезде в Европу.

Молодая женщина подняла опущенные глаза и грустно усмехнулась:

— А вы думаете, сегодняшний разговор был первым нашим столкновением по этому поводу? Вы же сами видели, что ваш совет исполнить не так легко. До некоторой степени мы с вами в одинаковом положении, Ильин.

Ильин быстро шагнул к молодой женщине, но на полпути внезапно остановился. Последними словами Мадлэн разорвала тонкую и прозрачную, но упруго отталкивающую преграду, которая их разделяла, и радостная решимость опьяняющей волной смыла тоску и колебания последних дней.

— Капитан сегодня заявил, — сказал Ильин, — что судьба не наградила меня избытком решимости. Это не верно, Мадлэн.

Он в первый раз б жизни назвал ее просто по имени и сам даже не заметил этого.

— Я полагаю, — продолжал он, — что вам еще придется проверить мои слова на деле… Пока же я могу сказать вот что: у нас в СССР решимость раньше дела не брызжет искрами, но история наглядно показала, какую ломающую преграды волю к победе мы развернули в великой борьбе последних десятилетий. Эге! Разве мы не тряхнули старым миром— так, что гнилые щепки, вроде нашего Ахматова, полетели через границу б самые отдаленные углы земного шара?

В голосе Ильина зазвучали совсем новые для Мадлэн интонации беззаботной, уверенной и властной силы. Он взял обе руки молодой женщины и прижал их ладонями друг к другу.

— Знаете, Мадлэн, — добавил он. — Дело вовсе не так плохо. Это вы увидите. Мне нужно только одно: когда понадобится, то решительно и без всяких колебаний полагайтесь на меня. Мы еще будем товарищами не только по несчастью.

Он мог бы поцеловать безвольные руки Мадлэн. но, движимый каким-то властным инстинктом, не сделал этого, вместо того крепко пожал руку молодой женщины и молча вышел наружу.

Он уже знал, что в то мгновение, когда он стоял рядом с Мадлэн, сжимая ее тоненькие, совсем покорные руки, что-то огромное совершилось, и лишние слова более не нужны.

Мадлэн опустилась на стул у окна и, закинув назад голову, долго смотрела вдаль, ничего не видя перед собой. В голове ее беспорядочно теснились мысли— непонятные, радостные и страшные. Мгновениями перед глазами, как на экране кино, появлялась и снова исчезала громадная фигура Ильина, как она его видела минуту назад — с беззаботной улыбкой и словно чужими на его приветливом лице железными серыми глазами.

Самое жуткое было в том, что ведь он сейчас держал ее в своих руках и даже не сделал попытки ее поцеловать и обнять. Это потому, что для него она уже не была женой врага, а только его товарищем, связавшим с ним свою жизнь.

И вдруг обнаженно ясно стало, что вся ее прежняя жизнь, надламываясь, уходила куда-то назад! Что-то новое надвигалось — непредставляемое, радостное и страшное…