— Значит это дикие.

Заинтересовавшийся охотник карабкался дальше уже осторожней. Но на открытом склоне было мало прикрытий, и лопарь, хорошо знавший диких оленей, только диву давался: как они до сих пор не заметили человека и не пустились наутек?

Поднявшись выше, охотник увидел, что олени чем-то заняты. Они стояли на острой вершине горы тесным кружком, бок к боку, мордами внутрь. Их было здесь около пятидесяти штук — все большие, сильные гирвасы. Самок среди них не было.

«Ну и чудо! — думал охотник. — У зверей собрание происходит». — И вскарабкавшись, присел за камнем, осторожно высунулся и стал наблюдать.

Олени стояли неподвижно. Охотник долго не мог разобрать, что делалось внутри их кружка. Но вот олени пошевелились, в кружке образовалась брешь, и перед пораженным человеком предстала такая картина.

В кольце оленей, на открытой площадке стояли друг против друга два оленя. Один — большой, сильный, с тяжелыми, почти лосиными рогами; другой— маленький, с грязной шерстью, со слабыми некрасивыми рогами. Сильный стоял, низко пригнув голову, глаза его были налить кровью, и казалось, он вызывал слабого на бой. Но тот не хотел драться. Он был напуган и растерянно смотрел на стену оленей, окружавшую его.

Эта сцена длилась долго. Сильный гирвас нетерпеливо бил копытом по камню и храпел, раздувая ноздри. Другие олени также выказывали знаки нетерпения. Несколько раз кружок начинал вдруг смыкаться, но каждый раз, точно повинуясь какому-то приказанию, олени снова пятились на свои места. Все это было так необыкновенно, что у охотника даже и в мыслях не было воспользоваться ружьем.

Слабый олень с грязной шерстью не мог больше выдержать. Он весь задрожал и в ужасе ринулся в сторону. Один гирвас движением головы бросил его обратно на середину. Секунду олени стояли неподвижно. Потом внезапно как один они кинулись на своего пленника, подбросили его в воздух и, перешвыривая с одних рогов на другие, стремительным галопом понесли вниз по скалистому откосу.

Когда охотник пришел в себя от изумления, он побежал вслед за оленями. Внизу, на куче камней он нашел растерзанный труп оленя. По срезанным ушам лопарь увидел, что это — домашний олень, отбившийся повидимому от своего стада.

Тогда охотник понял, что он только что присутствовал при мести животных своему собрату-отступнику…

Налюбовавшись видом, мы с Федором начали спуск. Он произошел с головокружительной быстротой: я верхом на шапке, а Федор — подогнув под себя ноги, скользя на гладких каньгах и тормозя позади себя палкой, из под которой, как дым из выводной трубы автомобиля, взрывалась снежная пыль.

В лесу, на остановке Федор показал мне еще одну таежную хитрость. Вместо того чтобы наполнить чайник снегом, который, растаяв, дает слишком мало воды, Федор устроил настоящий лесной водопровод. Отыскав большую кучу валежника, покрытого плотным, слежавшимся снегом, он вырезал топором куб снега, насадил его на воткнутую наклонно в снег лыжную палку и нижнюю сторону куба заострил.

Когда мы развели рядом костер, снег на палке стал таять, и с острия как из крана потекла чистая прозрачная вода. Нам оставалось только подставить чайник.

От Федора к Селивану, от Селивана к Кондратию. — Артистические вавилоны. — Еще один хитрый человек. — Звериная берлога. — Кто победит? — Верная примета. — «Тихой старик». — Таежный эскулап и его «революционное прошлое». — «Не видко и не знатко». — Лесной Антютик. — Прямолинейный старик. — «Прицепные вагоны» доставляют нам хлопоты. — Лапландский философ.

Наш путь с Монче-губы лежит на запад к финляндской границе, в районах, не посещенных ни одной экспедицией. Карт тех мест не существует вовсе. Вряд ли мы откроем там новые горные хребты, но интересного увидим конечно достаточно.

По-здешнему наш маршрут звучит так: от Федора к Селивану Маленькому, от Селивана Маленького к Кондратию Тихому, потом к Кондратию второму, оттуда к Луке Глухому и Петру Герасимову. Петром маршрут не кончается, но дальше сказать ничего нельзя. Там теряются всем известные пути, и никто не знает, чьи избушки попадутся дальше нам по дороге.

На первом этапе — до Кондратия второго, что на Куцкель-озере, откуда и начинаются самые дикие края, — проводником и возницей берется быть Калин Иваныч — дядя Федора. Мы предпочли бы племянника, но у того нет оленей, а старик не дает своих Федору.

Калин Иваныч разве только маленьким ростом похож на лопаря. Внешностью, медленным разговором с прибауточками он — типичный русский олонецкий крестьянин. Странно слышать, когда он начинает говорить по-лопарски. Он немножко глуповат и вдобавок дорогу знает только по рассказам Федора.

Ко как бы то ни было, ясным морозным утром мы покидаем под предводительством Калина Иваныча гостеприимную избушку на Монче-губе. У нас две упряжки по три оленя. На передних санях — Калин Иваныч и вещи, на задних— я и Горлов.

Снова, облачившись в малицы и пимы, мы чувствуем себя неуклюжими медведями. Снова перекачиваются перед нами со стороны на сторону белые лохматые оленьи зады, и через пять километров мы начинаем ненавидеть их и с тупой злобой тычем в них хореем. А олени только кажется и думают, как бы нам напакостить.

Еще во время поездки в Ловозеро мы заметили, что олени по озеру никогда не бегут прямо. Благодаря примитивной системе управления они то-и-дело уклоняются от правильного направления то в ту, то в другую сторону. Поэтому след от саней получается очень извилистый. Но наш Калин Иваныч побил все рекорды. Он писал по озеру такие артистические вавилоны, что долго нельзя было сообразить, куда собственно мы едем. Я склонялся к тому, что на север, Горлов доказывал, что на запад, но время от времени оба мы начинали стоять то за юг, то за восток.

Сначала наш путь шел по льду губы, потом по берегу быстрой, плохо замерзшей речки, среди пенящейся воды которой торчали большие темные острые камни, и через час выехали на большое двадцатикилометровое Монче-озеро. Несмотря на мороз, на озере под снегом выступала вода, и олени бежали медленно.

Калин Иваныч взял с собой собачонку. Она очень напоминает собаку Архипа, такая же смиренная, тихая, как будто обиженная. У нее странная привычка бежать под санями. Когда глубокий снег мешает ей это делать, она выглядит растерянной и так и норовит опять юркнуть в свое не очень удобное убежище. Иногда запутавшаяся веревка заставляет собачонку проделать в снегу несколько курбетов или десяток-другой метров проскакать на трех ногах задом наперед. Но она очень покорна и не скулит.

Калин Иваныч часто хвастается своей собакой. Она хорошо собирает оленей, удачно выслеживает зверя, а главное послушна. «Бросишь веревку, — говорит он, — скажешь: «лежи», так она и будет здесь хоть целый день лежать. И голоса не подаст. Да так лежит, что и не видно ее: вся во мху зароется».

В этот день над Монче-тундрой, у самого подножья которой мы проезжали, горела изумительная заря. Высоко в небе повис большой облачный венец интенсивно порпурового цвета. Во многих местах он был прорван, и сквозь прорывы виднелось изумрудно зеленое небо. Казалось венец был оплетен лентой удивительного зеленого цвета. Под лучами скрытого за горами солнца нежным розовым светом светилась одна из вершин Монче-тундры. А рядом другие вершины стояли в это время хмурые, окутанные темной синевой.

За Монче-озером была тайбола — лесистое и холмистое междуозерье, на котором видны были слабые следы дороги, совсем исчезнувшие уже на озере. За тайболой на берегу маленького сухого озера еще один человек отвоевал у леса клочок земли. На озере стояла избушка, и здесь наш первый дневной переезд был окончен.