— Да, это вы точно заметили насчет порядка, — сказал Ручьев.

— Еще бы неточно — я порядок знаю. И вы лишились печати только потому, что у вас нет порядка. Общего порядка и надлежащей охраны. — Он воодушевился, встал и вышел из-за стола к ним, тоже повеселевшим, воспрянувшим: даст денег, даст, змей линялый. — Знаете, что нужно для надежной охраны? Сторожевую машину, охранительную. Это такая штука, такая надежность, неподкупность! Везде ее надо ставить, везде внедрять. Она еще проходит испытания, мы совершенствуем, но как работает, как работает. Вот пойдемте, пойдемте, сами увидите.

Он провел их коридором мимо стоящей у зарешеченного окошка Нины (Чайкин ободряюще похлопал ее по плечу) и показал на большую тумбу с прожекторной фарой, глазками сигнальных лампочек, фотоэлементов и рычагов. Тумба стояла у двери кассы. Справа за стеклянным барьером сидели за столами банковские служащие. Все четверо мужчин были с перевязанными головами.

— Вот она, красавица! — Рогов-Запыряев самодовольно повел рукой в сторону своей механизированной тумбы. — Называется «Стомаш — РЗБ-1»: сторожевая машина Рогова-Запыряева и Буреломова — первая. Даже ночью не подпустит никого к двери, а днем попробуй-ка. Вы попробуйте, попробуйте!

— Я? — спросил Ручьев с беспокойством.

— Вы, вы. Не бойтесь. С вашим шлангом на рычаге она стала теперь безопасней. Вот подойдите к двери кассы, подойдите же!

Чайкин отодвинул Ручьева:

— Подожди, дай сперва я. Что будет, то будет, пострадаю за народ.

Не сводя настороженного взгляда с машины, Чайкин направился к двери кассы. Рогов-Запыряев с удовольствием, Ручьев опасливо наблюдали за ним. Чайкин шел медленно, еле передвигая ноги, как при ручной косьбе, а в метре от двери, услышав металлический щелчок, прыгнул вперед, но из тумбы, вместе со слепящим светом и ревом сирены, вырвался один из рычагов с резиновым наконечником и трахнул Чайкина по голове. Он упал.

— Точно сработала! — восхитился Рогов-Запыряев.

За барьером оживились банковские служащие: мужчины с перевязанными головами с удовлетворением — не одних нас лупит «Стомаш» — глядели через стекло, женщины ахали, от кассового окошка прибежала на рев сирены Нина, кинулась с ходу к своему жениху. Добросовестная «Стомаш» опять с глупым ревом и слепящим светом взмахнула рычагом, но не достала — Нина почти лежала на полу, приложив ухо к груди Чайкина.

— Надо удлинить рычаг, может подползти, — озаботился Рогов-Запыряев. — Или сделать дополнительный, в нижней части машины. Как вы считаете, товарищ Ручьев, удлинить или лучше сделать новый?

Ручьев был в замороженном состоянии:

— Вы его убили, что ли?

— Ерунда, оглушен только, отойдет. Надо вытащить из-под машины и привести в чувство. — Он зашел за свою тумбу, щелкнул выключателем и показал на Чайкина: — Поднимайте.

Ручьев и Нина, один под руки, другая — поддерживая длинные ноги Чайкина, отнесли его от кассовой двери на ковровую дорожку, посадили, Нина потерла ему виски ладошками. Чайкин открыл глаза, помотал головой.

— Теперь дадите? — спросил управляющего.

— Чего? — не понял тот.

— Деньги. Нам же получку выдавать надо, ведомости приготовлены. Под расчет за май и аванс за июнь.

— Не имею права, поскольку несоответствие подписи. А без печати — тем более. Порядок должен быть. Порядок и дисциплина. В первую очередь финансовая.

Чайкин, застонав, уронил голову. Из-за стеклянного барьера служащий бросил Нине бинт и посоветовал перевязать пострадавшему голову как можно туже. Ручьев рассердился и отважился на протест.

— Что вы над нами издеваетесь?! — приступил он к управляющему. — Мы же объяснили: нет печати, съел я ее, съел! — И показал синий язык.

Рогов-Запыряев поднял брови на лысину:

— Съел?

— Съел!

— Печать?

— Печать!

— Вот сволочь! И это называется директор, хозяин предприятия, новый руководитель!.. Не дам, нет, уходите! Не можете вы работать. На вас надеялись, считали перспективным, а вы даже названья своему комбинату не придумаете, моего служащего спрашивали. А знаете, какое вам подходит название? «Шарашкина контора» — вот какое!

— Дурак ты, — сказал Ручьев с сожалением. — Старый, гололобый дурак. Сейчас пойду в райисполком, и вас заставят выдать деньги, понятно?

— Он еще грозит! Это кому ты грозишь, мне, руководителю государственного учреждения? А знаешь ли ты, что денежные документы заверяет только печать того учреждения, которое получает эти деньги?! Иди отсюда со своим главбухом без оглядки! Развели бюрократию, печати казенные жрут и еще чего-то требуют.

Он погрозил кулаком и ушел к себе, а Нина перевязала голову очнувшегося Чайкина, Ручьев помог поднять его, и, взяв под руки, они вывели его на улицу.

— Посидим в тенечке, покурим, — предложил Ручьев.

Они сели под липой на лавочку, Ручьев закурил, а Чайкину Нина достала из сумочки конфетку.

— Пососи, лучше будет. Не тошнит?

— Нет. Туман только перед глазами. Как через марлю гляжу.

— Пройдет, дыши глубже.

— Что же теперь делать? — спросил Ручьев. — На комбинат хоть не возвращайся… К Балагурову разве пойти, к Межову?

— Куда же еще, — промычал со стоном Чайкин.

— А что я им скажу, как объясню? Они так верили в меня, так ждали перестройки работы, нового порядка…

— Не только они ждали и верили, — сказала Нина.

— Да, да, ты права, Нинуся, все ждали, все верили. И я сам верил больше всех.

— А теперь уже не верите, сдались? Эх, Анатолий Семенович, Анатолий Семенович! Что же нам-то теперь делать? Ждать, когда пришлют дядьку со стороны?… Анатолий Семенович, дорогой, не отступайте! Идите к начальству, просите прощенья, помощи, но не сдавайтесь так, сразу! Ведь это же будет позор всей Хмелевке, вечная насмешка над вами, над нами! Мы тоже не справились, не смогли, не поднялись со всем своим комбинатом!

— Ты права, Нинуся, спасибо, я пойду.

— Идите, Анатолий Семенович, идите быстрей. Я его одна доведу. Вот он малость отдохнет, и доведу, а вы идите.

— Иди, Толя, — сказал и Чайкин. — Ни пуха тебе ни пера.

— К черту.

Сразу пойти в райком Ручьев не отважился, пошел сперва в райисполком. Там родная, мудрая Юрьевна, там Межов, который вчера рекомендовал его не только как секретаря райкома комсомола, но как близкого товарища. Они не выдадут, помогут, спасут.

На пустынной улице было душно. Ручьев снял пиджак и, перебросив его через руку, заторопился к административному центру. Решить бы это дело с печатью, выдать деньги, а там, может, и остальное удастся уладить. В приемной, наверно, толпа посетителей, Дерябин вот-вот позвонит. Вы что, скажет, за целый день даже названия комбината не придумали и производство мне дезорганизовали. И будет прав. Потому что новый директор уже не контролировал ситуацию, события развивались стихийно, и он, призванный укротить стихию, на самом деле работал на нее.

Юрьевна, увидев сына хромающим и с перевязанной рукой, встревожилась. Она уже слышала, что на комбинате какие-то сложности, но думала, что это в порядке вещей. Она знала своего честного Толю, знала непробиваемого Башмакова. Вполне естественно, если возникнут сложности и недоразумения. Люди комбината закованы в бюрократические правила, как в кандалы, а тут их сразу долой, действуй, работай всласть. Правда, время не совсем удачное, напряженное, конец месяца, квартала, но ведь именно в такое время и должен показать свои преимущества новый стиль руководства, с личной инициативой каждого, общностью цели.

Юрьевна положила недокуренную папиросу в пепельницу, вышла из-за стола и села рядом с сыном на стул у стены. Ручьев был замученным и, казалось, постарел на несколько лет. Она обняла его за плечи. — Рассказывай, Толя.

Ручьев торопливо, с пятого на десятое, рассказал, то и дело заглядывая в худенькое, морщинистое лицо матери и стараясь по его выражению, по взгляду все повидавших усталых глаз определить, как опасно его положение и можно ли из него выйти без больших потерь.