Сидоров-Нерсесян оседлал велосипед, приподнялся и всем шестипудовым весом нажал на педали. Не уйдешь, сукин сынок!

За деревней, на ухабистой полевой дороге он нагнал ковыляющую по-утиному красную машину, погрозил кабине кулаком и вырвался вперед. Чтобы какой-то лежебокий пожарник, слушай, обгонял советский рыбнадзор — не будет такого происшествия, понимаешь!

Парфенька встретил его с ликованием.

— Ну молодец, начальник! Спасибо! На велике машину обогнал, а! Ближе, ближе подъезжай! — закричал он пожарнику, показывая рукой на водовозку и забегая вперед, чтобы заслонить лежащее на траве тело рыбы: наедет ненароком, бестолочь.

Пожарник ловко поставил свою машину рядом с водовозкой и выскочил смотреть чудо, но Парфенька погнал его работать:

— Потом наглядишься, потом. Живо скачивай воду в нашу цистерну. А вы, гражданин начальник, берите шланг водовозки. Как я кран отверну, так поливайте рыбину на берегу. Чего зря воде пропадать. Ну, с богом!..

В несколько минут они слили «старую» воду из водовозки на заблестевшее в траве тело рыбы, закачали ей из пожарной машины, свежей, и пожарник отправился на экскурсию, охая и качая головой в форменном картузе, а Сидоров-Нерсесян сел на подножку водовозки покурить. Задымив «казбечину», он протянул коробку Парфеньке. Тот помотал заячьим малахаем:

— Не привержен.

Сидоров-Нерсесян сдвинул на затылок мотоциклетный шлем:

— Ты, может, и не пьешь?

— Не пью. Я только чай люблю, гражданин начальник. И еще квас. Хотел сюда захватить холодненького, с вечера в термоске припас, да забыл в торопливости. Лучше кваса напитка нету.

— Какой же ты, слушай, браконьер, если не куришь, не пьешь, ничего другого не делаешь? И рыбу жалеешь?

— Завсегда жалею.

— А ловишь?

— Всю жизнь ловлю. Судьба такая, чтобы ловить. А вы меня ловите, по своей должности…

— Му-удрец! Все вместе поставил: меня, себя, рыбу… Я не тебя ловлю, слушай, я — рыбнадзор, обязанности выполняю, долг. Высокий гражданский, понимаешь, долг. Я — персонал, слушай!

— Это мы понимаем. А только зачем нас гонять, когда все одно ей жизни нет? Вон «Химмаш» недавно свою гадость в Волгу спустил, директора сняли. Эх, гражданин начальник!..

— Чего «эх», чего «эх», слушай! Если завод нарушает, и ты должен нарушать, да?

— Не нарушал я. Мне же много не надо, я же для народу…

— Все мы, слушай, для народа, а разберешься в последовательности — против. И ты первый.

К шести часам в утреннюю перекличку ивановских петухов ввязались весело собаки, деревянно застукали калитки и двери, чаще зазвучали людские голоса, потом затрещали мотоциклы и мопеды, заурчали грузовики и тракторы — деревня собиралась на колхозную работу.

Парфенька, любивший эту трудовую музыку, лежал на траве у водовозки и блаженствовал, пока не уловил на самом распевном месте сбой и короткое замешательство. Он насторожился: слишком уж резко выделилась железная трель мотоциклов. Но вот оглашенно завизжали и мопеды, взревели, давя голоса людей, тракторы, завыла сирена второй пожарной машины, и весь этот гремучий базар угрожающе-стремительно стал нарастать. Парфенька вскочил:

— К нам грянули!

— Ну и что? — Сидоров-Нерсесян нехотя встал с подножки машины. — Экскурсия, может быть? Может. И если граждане хотят…

— Они же напугают ее; растопчут!

— Не бойся, слушай. Она сама любого гражданина напугает. Вот увидят ее и назад побегут. — Но все же поманил пальцем кривоносого пожарника, собравшегося уезжать: — Подожди, слушай. Вода у тебя осталась?… Тогда приготовь шланг. Если будет нарушение, пустишь струю.

— На людей? Не имею права.

— Я отвечаю, слушай. Ты включи, я сам направлю. Нельзя, слушай, губить народное добро. Так, Шатунов?

— Истинная правда, начальник. Спасибо вам, век не забуду! Вот, вот они, вороны!

На бугор выскочили два пламенных сверкающих мотоцикла «Ява» и один шустрый, тоже красный и хромированный мопед. Их всадники на миг застопорились, и один из-под ладони, как богатырь с известной картины, поглядел на люцерновую луговину и машины перед заливом.

— Здесь! — крикнул он, и все трое с треском покатились вниз, к рыбе.

Сидоров-Нерсесян с Парфенькой встали у водовозки, прикрывая рыбу, но с бугра вылетело еще несколько мотоциклов и мопедов, потом покатились велосипедисты, затем взгромоздились четыре трактора «Беларусь» с навесными культиваторами и сеноуборочными орудиями, вторая пожарная машина и два бортовых «газона» с народом, бежал, обливаясь потом, пеший люд. В несколько минут берег залива был затоплен техникой и людьми, которые сразу же бросились к чудо-рыбине.

— Не трогать, ироды!.. Не бери, слушай! — кричали Сидоров-Нерсесян с Парфенькой, расталкивая народ.

Но вдоль рыбины, с обоих ее боков, уже толпилась от водовозки до самого залива двухрядная шумная очередь.

— Где же полторы сажени, когда без конца? Сплетники.

— Да не Лукерья это, говорил же Бугор!

— Везет человеку!

— Парфеньке? Ага, он такой…

— Я тоже его знаю. Про него даже в газете писали.

— Бабы, бабоньки, дайте хоть одним глазком!

— Кто писал-то? Мухин и Комаровский?

— Убери лопату, не трожь.

— А что? И они, и сам Коптилкин. В областной теперь служит, «спецкор» подписывается. Спец, понял?

— А наш Парфенька не спец? Он покажет, где у рыбы титьки.

Парфенька взял пожарный шланг и направил наконечник ствола на толпу. О рыбе не только говорили, ее трогали ногами, руками, граблями, вилами, мотыгами… Но вот кто-то заорал лихоматом: «Электрическая! Берегись, током бьет!» — и в этот момент в заливе раздались могучие всплески сразу в нескольких местах, из горловины водовозки выбросился хрустальный фонтан брызг, а тело на влажной траве стремительно приподнялось, изогнулось и, встряхнувшись, расшвыряло шумящую очередь.

— Давай! — приказал Сидоров-Нерсесян, и пожарник включил мотопомпу.

Убойная струя сверкающим клинком взмыла в небо, но Парфенька направил ее на остатки толпы, опрокидывая ближних и поливая дальних. Берег с измятой травой, где лежала вздрагивающая рыбина, мигом очистился.

— Молодец! — одобрил Сидоров-Нерсесян. — Не ты молодец, Шатунов, а рыба молодец. Я говорил, она любого гражданина напугает, а? Говорил, слушай?

— Так точно, гражданин начальник, говорил…

— Это кто на моей земле начальник? Почему такое безобразие с утра?

Парфенька оглянулся и бросил шланг на траву. От «уазика» с брезентовой кабинкой — и когда черт принес! — двигался к ним присадистый, квадратный Семируков в очках, председатель ивановского колхоза. Мельком глянув на невзрачного Парфеньку, он остановился перед Сидоровым-Нерсесяном:

— Что за спортсмен в шлеме? Сейчас же освободи участок и прекрати хулиганство!

— Я-а?! — Косматые и черные, как ночь, брови инспектора вскинулись на лоб. — Ты чего позволяешь, слушай? Ты с ума свихнулся, да? Мы для народа стараемся, для тружеников…

— Для народа?! А это что такое? А это? А это?! — Семируков махнул рукой в одну сторону, в другую, ткнул под ноги: люцерна почти на половине участка уложена как войлочная подстилка, мокрые колхозные труженики, рассеянные Парфенькой, возбужденно отряхиваются и обмениваются впечатлениями, не думая о работе, могучая техника в беспорядке стоит по косогору, окутанная дымом: моторы остались не-выключенными. — Вы всему колхозу нанесли непоправимый вред. Скажешь, не так?

Сидоров-Нерсесян с укором посмотрел на Парфеньку: «Говорил я тебе о вреде, слушай?» — но в обиду не дал:

— Не так, председатель. Мы не виноваты, мы хотели…

— А кто виноват, по-твоему? Люди на работе должны быть, у нас сенокос в разгаре, прополка затянулась, жара стоит несусветная, а вы… Где рыба?

Эта? — Семируков поправил указательным пальцем очки, вгляделся. — Хм, ничего, подходящая. Вытаскивайте всю и везите на приемный пункт — сдадим в счет плана второго квартала.

— Что? Ты чего командуешь, слушай? Ты знаешь, что это?