- Харчей я припас.

- Там дров пока что нет, - вдруг вспомнил Дрейтон и задумался. - Хворостом тоже сейчас не затопишь - сырой. Ты вот что, не возись сегодня с готовкой. Я скажу стряпухе, она нынче вечером даст тебе чего-нибудь перекусить.

Когда они вышли, он остановился и указал на восток.

- Вот так все прямо пойдешь и примерно через полмили наткнешься на сарай. В кладовой, где хранят шерсть, найдешь солому набить матрац. Дверь не заперта. Толкнешь - откроется.

Пострел снова чихнула, и Дрейтон, кажется, в первый раз ее заметил.

- Она у тебя не из разговорчивых, верно?

- Приболела маленько, вот и раскисла, - сказал Маколи. - А вообще-то такая трещотка, свет не видывал, - не без гордости добавил он.

Дрейтон засмеялся. Он взял котелок Маколи и велел подождать у кухонной двери.

Через десять минут смуглокожая красотка вынесла котелок с горячим чаем и битком набитый консервами белый мешочек для крупы. Не говоря ни слова, она протянула все это Маколи. Он так же молча взял. Но когда он брал мешочек, девушка вдруг провела теплой рукой по его пальцам. Он тотчас снова заглянул ей в глаза. Они были как у теленка. Но греховные. Девушка улыбалась. Потом быстро повернулась и захлопнула за собой дверь.

Маколи долго искал нужную дверь в бараке - ключ подошел только к седьмой. Комната была маленькая, но с окошком. У стен стояли две кровати с проволочной сеткой. Между ними у третьей стены на четырех чурбачках пристроили положенный плашмя бачок из-под керосина, так что получился столик. В комнате было сухо и тепло.

Не так плохо, подумал Маколи. Он поставил фонарь на столик, бросил на кровать свэг и развязал. Потом вытащил консервы. Там оказалась колбаса, ветчина и цыпленок, мясные консервы, сгущенка, завернутый в вощеную бумагу сладкий пирог. Не забыли положить даже консервный нож. Здесь, наверно, слыхом не слыхали, что консервы можно открыть просто финкой. Он взял жестяные тарелки, ножи и вилки, кружки и расставил на полу. Есть хотелось до смерти. Целую лошадь слопал бы, с хвостом и гривой.

Вдруг он вспомнил о Постреле и оглянулся. Она лежала на кровати, свернувшись клубочком, прижавшись к проволочной сетке щекой. Глаза закрыты.

- Эй, хочешь чаю?

Молчание. Он тихонько потряс ее за плечо. Тельце девочки вяло качнулось. Он убрал руку и задумался, стоя возле кровати. Похоже, она расхворалась всерьез. Но ведь не жаловалась же. Вернее, мало. Совсем мало. Обычно дети жалуются из-за каждого пустяка. Может, жалуются, да не все, мелькнула вдруг мысль. С ним творилось что-то непонятное, он и тревожился за девочку и злился, что взвалил на себя эту обузу.

Сложив полотенце, он подсунул его ей под голову. Накрыл ее одеялом. Потом взял два полосатых наматрасника, сходил к сараю, находившемуся в пятидесяти ярдах от барака, и набил их соломой. Он потащил их назад, оба сразу, и они громоздились у него за спиной, как раздутые туши. Придя в комнату, он, чтобы не тратить времени на шитье, связал узлом край одного матраца.

Через пять минут он уложил ее на теплой соломе, укутал одеялом, затенил фонарь, чтобы свет не падал ей в глаза. Пока он с ней возился, Пострел несколько раз сердито пискнула, но так и не открыла глаз.

Вдруг в лицо ему подул холодный ветер. Заметалось пламя фонаря. Всколыхнулись растрепанные ветром деревья. Бешеный ритм бури уже передался им. Маколи с усилием шагнул на порог и увидел, как быстро сгущается темнота, как мечется в хмуром небе одинокая птица, услышал оживленное позванивание жести на кухонной кровле. Низко и звучно ударил гром.

Дождь, да будь он проклят; когда же это прекратится? Вымаливаешь его на коленях, а солнце бьет тебе в глаза. Взмолишься о солнечном луче, и с неба будет хлестать ливень. Когда свирепствует засуха, люди сыплют в кормушки зерно, расставляя их цепочкой на сотни ярдов, и изголодавшиеся овцы при виде людей спешат к ним, спешат, как куры к птичнице, сбегаются трусцой на негнущихся ногах, пошатываются - слабые, со впалыми боками. Те, кто посильнее, бегут впереди, другие за ними не поспевают. У них подгибаются ноги, они падают, скребут копытцами землю, кое-как встают и снова трусят вперед, тяжело дыша от напряжения. А ягнята падают и не поднимаются. Только глаза у них движутся, когда приближаются люди, да судорожно дергаются задние ножки. Их прирезать надо, пока не издохли от слабости. Голодные животные толпятся у деревьев и глядят, как люди, вскарабкавшись наверх, обрубают ветки. Когда ветки падают, овцы бросаются к ним и жуют, неистово, лихорадочно. Как легко представить себе эти существа в образе людей и с человеческими лицами. Как легко возненавидеть и ожесточиться. Нет дождя.

Овцы вязнут в болотах. Мечутся, застигнутые паводком. Плывут, подхваченные течением вздувшихся ручьев, как кипы войлока. Снежными холмиками усеивают землю, окоченевшие от сырости и холода, мертвые или умирающие. Слишком много дождей.

Дождей нет, когда нужно, и слишком много, когда они не нужны.

Маколи с трудом закрыл дверь. Он поел консервов и хлеба с маслом. Выпил тепловатого чая. Постелил себе постель и лег. Лежать на набитом соломой матраце было не так уж приятно. Набивать матрацы лучше всего листьями камедного дерева. Солома воняет, остья вылезают из матраца и щекочут нос. Когда спишь на соломе, начинается кашель с мокротой. Мелочь, от нее бы отмахнуться, как от мухи, но, как видно, он настроен делать из мухи слона. Он сам поймал себя на этом, и ему стало стыдно. Что это с ним творится? Ворчит, злится… Господи, во что он превращается - в старую деву? И с чего это он так приохотился хныкать, и с чего это он готов чуть что - паниковать, досадливо подумал он. Сроду он не хныкал. И сроду не паниковал.

Все началось с тех пор, как он взял девчонку; после этого-то и пошла наперекосяк вся жизнь.

Он посмотрел на девочку, и на глаза ему попалось чудище, которое она именовала Губи, - оно лежало под кроватью на полу. Минут пять он его разглядывал. Потом, раздраженный, быстро встал и сунул Губи девочке под одеяло, так что выглядывала только его пучеглазая голова. Чуть отодвинул от лица Пострела ворсистое одеяло, чтоб не мешало дышать, задул лампу и решил наконец-то уснуть, Ветер завывал вокруг дома, словно старался его опрокинуть. Потом утих, и по крыше мелкими камешками посыпал дождь.

Наутро Маколи пошел осмотреться, довольный, что есть повод выйти из дому и размять ноги. Дождик чуть моросил. Он направился к домику, где помещалась кухня. Комната стряпухи была заперта на ключ, а кухня - только на засов. Маколи неторопливо прошелся по деревянным половицам, мельком оглядев длинную скамью, кирпичную печь, очаг с укрепленной над ним перекладиной, с которой свисали черные, закопченные крюки. В столовой, куда он перешел из кухни, стоял длинный белый, как мыло, стол, а вдоль стен - скамейки. На стене висел оставшийся с прошлого года листок, исписанный карандашом и озаглавленный:«Распорядок Обжорки». В нем помещалось расписание дежурств; ниже - корявыми прописными буквами нацарапано: «На дармовщину не рассчитывай», и еще ниже, помельче: «Помни - там, где ты на…л, люди сидят». Листок был подписан представителем стригалей.

На замызганной стойке в дальнем углу надпись мелом:«Фэнг Дэвис стригалил тут в 37-м», а под ней другим почерком:«Сопли распускал, а не стригалил».

Маколи знал Фэнга Дэвиса. Тот вечно на что-нибудь жаловался. Если не на погоду, так на овец. Не на овец, так на харчи, не на харчи, так на жилье. Брюзгливо сморщенная острая мордочка уныло выглядывала из-под шляпы с чудно заломленными на затылке полями, рука прижата к животу, словно ему всегда неможется. Жизнь Фэнга протекала в постоянных муках зависти и несбывшихся ожиданий. Он никогда не был доволен своей выработкой. Настриг бы больше, хныкал он, да как на грех ломило спину, свихнул руку, ноют мозоли.

Маколи вспомнил его и рассмеялся.

Снова выйдя во двор, он начал изучать участок. Все строения на ферме были ладные, опрятные. В двадцати ядрах от столовой находился двухкомнатный домик, где жили сортировщик и приемщик. Сам сарай, где стригли овец, располагался чуть повыше, на пологом склоне. Маколи вошел в помещение и все оглядел - длинную стойку, кладовую для шерсти, пустые корзины, сколоченные из планок столы, пресс Ферье. В пустых вагончиках попахивало аммиаком. На земляном полу пробивалась трава. Скоро ее вытопчут. Все уже готово к работе.