Только 26 февраля правитель покинул свое убежище и возвратился в Москву. Его сторонники не пожалели средств и сил на то, чтобы подготовить столицу к торжественному приему нового царя. Народ встречал Бориса на поле, за стенами города. Те, кто был победнее, несли хлеб и соль, бояре и купцы – золоченые кубки, соболя и другие дорогие подарки, подобающие «царскому величеству». Правитель отказался принять дары, кроме хлеба с солью, и милостиво позвал всех к царскому столу.
В Кремле патриарх проводил Годунова в Успенский собор и там благословил на царство во второй раз. Присутствовавшие «здравствовали» правителя на «скифетро-царствия превзятии». По замыслу руководства Земского собора, богослужение в Успенском соборе, традиционном месте коронации государей, должно было окончательно утвердить Бориса на троне. Но к.концу дня всем стало ясно, что торжественная церемония не достигла цели. Пробыв некоторое время в Кремле, Годунов долго совещался с патриархом с глазу на глаз, после чего объявил о намерении предаться посту и вернулся в Новодевичий под тем предлогом, что его сестра «бысть в нелицей болезни».
Годунов не мог принять венец без присяги в Боярской думе. Однако старшие бояре не спешили с выражением верноподданнических чувств, что и вынудило правителя вторично удалиться из столицы «за город», в Новодевичий монастырь.
Неудача не смутила Годуновых. Ряды их сторонников росли день ото дня. В начале марта 1598 года патриарх вновь вызвал к себе соборные чины. Апрельская грамота
сообщала, что на мартовском совещании Иов обратился с речью к «боляром и дворяном и приказным людем», затем «гко всему сигклиту, боляром и окольничим и князем и воеводам и дворяном и выборным лучшим детем боярским». Поздний редактор дополнил текст указанием на то, что патриарх держал речь ко «всем боляром и дворяном и приказным и служивым людем и гостем». Итак, редактор 1599 года включил в число участников мартовского совещания представителей третьего сословия – московских гостей. Эта интерполяция служит примером тенденциозности редакторов, стремившихся обосновать тезис об избрании Годунова представительным собором.
Чтобы короновать Бориса, надо было предварительно провести общую присягу. Неудивительно, что деятельность мартовского собора сосредоточилась в значительной мере на вопросе о способе ее проведения. В своей ре-чи патриарх просил присутствующих служить Борису верой и правдой, «как они крест целовали» и «как в целовальных записях написано». Из слов Иова можно было заключить, что собор имел в своем распоряжении текст новой присяги.
Названный документ сохранился до наших дней. Археографическая экспедиция снабдила его при публикации таким заголовком: чсСоборное определение об избрании Бориса». Подлинный смысл «определения» заключен был в следующих строках: «И на том им, государем своим (семье Годунова.- Р. С), души свои даем, все крест целуем от мала до велика». Мартовская присяга повторяла ряд пунктов боярского «свидетельства», представленного Земскому собору 17 февраля. Главный из них заключался в утверждении, будто Годунова благословили на царство сначала Грозный, а затем Федор.
После совещания провинциальные епископы получили от патриарха повеление созвать в главных соборах мирян и духовенство, прочесть им грамоту об избрании Годунова, а затем петь многолетие вдове-царице и ее брату в течение трех дней под колокольный звон. Позже в провинцию выехали эмиссары правителя: в Новгород Великий – думный дворянин князь Петр Буйносов, в Псков – окольничий князь Иван Гагин, в Смоленск – окольничий Семен Сабуров. Особое беспокойство у Годунова вызывал Казанский край, где засели его давние недоброжелатели – воевода Иван Воротынский и митрополит Гермоген. Чтобы преодолеть их сопротивление, Борис послал в Казань боярина князя Федора Хворостиннна, который должен был «привести к кресту» тамошних дворян и население.
Все эмиссары Бориса занимали среди думных людей последние места. К тому же они не имели полномочий от Боярской думы. Но посланцы Годунова явились в провинцию не с пустыми руками. Раздача денежного жалованья дворянам стала немаловажным аргументом в избирательной борьбе.
Нет оснований сомневаться в самом факте присяги, проведенной весной 1598 года. Иной вопрос, удалось ли Годуновым придать ей всеобщий характер. На местах правительственная акция, по-видимому, не встретила больших препятствий. Провинция не привыкла противиться предписаниям центра. Но ее влияние на дело царского избрания было не слишком велико. Судьбу короны решала не провинция, а «царствующий град» Москва.
В течение марта правитель оставался в Новодевичьем монастыре и лишь изредка показывался в столице. Во время своих наездов он «с боляры своими о всяких земских делех и о ратных делех советоваше со всяцем великим прилежанием». 19 марта Борис впервые созвал Боярскую думу для решения накопившихся местнических тяжб, не терпевших отлагательств. Таким образом, Годунов приступил к исполнению функций самодержца. Но он не спешил расстаться с загородной резиденцией и долго откладывал переезд в государевы покои, опасаясь спровоцировать оппозицию на открытое выступление.
Чтобы облегчить Борису возвращение в Кремль, его приверженцы организовали третье по счету шествие в Новодевичий монастырь. Вместе с верными боярами Иов настойчиво просил Бориса не мешкая переехать в «царствующий град» и сесть «на своем государстве». В знак полной покорности просители стали перед правителем на колени и «лица на землю положиша». В ответ Годунов неожиданно объявил, что отказывается от трона {«царские власти паки отрицашеся со слезами и на престоле не хотяше сидети»). «Отречение» Бориса невозможно объяснить, если допустить, что присяга ему Боярской думы имела благополучный исход. При редактировании утвержденной грамоты в 1599 году царская канцелярия старательно вычеркнула из ее текста эпизод отречения.
Отказ Бориса побудил патриарха вновь обратиться к царице-инокине за указом. Старица Александра без промедления «повелела» брату ехать в Кремль и короноваться. Свой указ бывшая царица облекла в самые недвусмысленные выражения. «Приспе время облещися тебе в порфиру царскую»,- сказала она Борису. Новый ход го-дуновская партия хорошо рассчитала. Поскольку патриарх не мог короновать претендента без боярского приговора, а руководители думы продолжали упорствовать, необходимый боярский приговор был заменен указом постриженной царицы.