Колька Жаробин за себя был спокоен. Пусть другие беспокоятся, а у него у Кольки все в порядке – и с пролетарским происхождением, вот спасибо бате, что не буржуй какой, а простой деповской токаришка, и с политграмотой все тоже – полный ажур!

Колька сержант – командир отделения, кандидат в члены ВКПб… И вообще, Кольке повезло – служит в таких распрекрасных войсках, что и на фронт то не посылают, а и медали иногда все же дают. Потому то в эти войска и не берут всяких там с сомнительным происхождением, из подкулачников, или из тех у кого родственники были под следствием… Колька служит в войсках НКВД. А это – сила. Вот вчера к примеру их дивизию перевооружили… Четыре года Колька с Мосинской винтовкой да с наганом прослужил, а тут – вот компот! Винторезы да наганы посдавали, а взамен получили новенькие ППШ и пистолеты Токарева. Раньше то пистолеты такие только у командиров были, начиная с лейтенанта. А теперь и ему – Кольке выдали… Правда не в кожаной кобуре, как у их комроты – товарища старшего лейтенанта Коломийца, а в брезентовой… Но все равно – ничего! Пистолет – это тебе не наган!

Перезарядить – секундное дело. Новую обойму в рукоятку – щелк! Затворную раму передернул – и айда пошел – пали себе во врагов народа, мама не горюй! А автомат!

Это ж песня, а не оружие. На фронте то поди их и не хватает – а вот им все равно выдали – значит здесь в тылу они нужней! Значит не спит враг! Значит надо ему – Кольке Жаробину повышать свою бдительность и требовать с подчиненных. А автомат – это то что надо. Вот фронтовики говорят, будто немецкий автомат хорош, будто удобный, разбирается хорошо, обоймы запасные в подсумочке – шесть штук – по тридцать патрончиков, прикладик откидной… Но вот товарищ старший лейтенант Коломиец на занятиях по огневой подготовке сказал, что лучше нашего ППШ никто еще автомата не придумал. Магазин более емкий чем у немецкого, приклад деревянный, а значит и на морозе не так руки холодит, а скорострельность – в три раза выше чем у немецкого. Товарищ Коломиец на стрельбище не целясь от пуза из нашего ППШ все мишени с одной очереди резал – как траву косой!

Нравится Кольке старший лейтенант Коломиец. Колька бы тоже в училище командирское пошел, но батальонный особист – СМЕРШевец одно условие ему – Кольке поставил – найти в роте шпиона или врага народа… А иначе не видать ему Кольке командирского училища, как своих ушей.

В три утра роту подняли по тревоге… Если бы была учебная – он бы Колька знал, а то боевая! Сержант Жаробин как раз дежурным по роте заступил. Все в ажуре – дневальный у тумбочки стоит, самовольщиков нет и быть не может, полы вымыты до блеска, сто архаровцев сопят под одеялами на коечках в два этажа… Уж Колька собирался выскочить до медсанчасти, там сегодня ночью Любочка – старший военфельдшер дежурит, так поболтать – покуражиться – с ней все равно ничего серьезного не получится – все знают она в капитана Одинцова по самые уши… И только собрался, как бац! По телефону из штаба полка – рота подъем, тревога, оповестить всех офицеров! И сразу товарищ старший лейтенант Коломиец прибежал, Колька к нему строевым, с докладом: товарищ старший лейтенант, за время моего дежурства… А товарищ Коломиец что – то сильно расстроен чем то или озабочен, давай, говорит, строй роту перед казармой с оружием и в шинелях… Если в шинелях, значит назад в казармы не скоро…

Роту погрузили в три ЗИСа – по тридцать пять человек в каждый. Старший лейтенант Коломиец сел в кабину в первую машину, а он – Колька с пистолетом на боку и с автоматом за спиной полез со своим отделением в кузов… Эх, когда ж он – Колька станет лейтенантом и станет тоже ездить не в кузове, как эта деревенщина ефрейтор Кандыба, а в кабине! И на танцах в полковом клубе в гимнастерочке с двумя малиновыми кубиками в петличках, да с новенькой кожаной кобурой, подкатит к старшей военфельдшерице и скажет, а не пойти ли нам, Любочка в буфет – выпить апельсинового ситра! Но для этого надо еще сперва изловить в роте шпиона – или врага народа на худой конец!

Машины приехали на грузовой двор станции Москва Киевская товарная. Колька уже здесь бывал раза три – стоял в оцеплении. Думал что опять в оцепление поставят, но только поспрыгивали было на асфальт – да собрались перекурить, как почему то снова дали команду "к машинам"… Рота осталась сидеть под брезентом видавших виды ЗИСов, а командиры… А командиры – хрен их знает, чего они там… А на дворе уже вовсю рассвело. Колька то глядь из под брезента – а там мама родная! А это ж не Сортировочная – этож Красная Площадь!!!!

Когда Олег раздвинул шторы, шар уже висел напротив его окна. Он был настолько черен, что ни уличная реклама, ни фары проезжающих внизу машин, не отражались в его поверхности. Он даже не выглядел выпуклым, а смотрелся как совершенно плоское круглое пятно. Не обращая внимания на двадцатиградусный мороз, Олег с треском, безжалостно отодрал балконную дверь и шагнул к перилам.

– Откройся и прими меня, – мысленно приказал шару Олег. И в тот же миг, чернота поглотила его.

Готовясь к встрече, он тысячу тысяч раз прокручивал в своей голове этот момент единения… Но тут чувства вышли из под контроля.

Свобода! Полная свобода! И власть. И власть.

Грудь уже не теснилась привычными уколами в левом боку где сердце… Он уже не имел и самого сердца. И нечему там уже было болеть. Ведь не может же болеть то – чего нет! Он – Олег уже несколько секунд был лишь цифровым выражением своего некогда материального состояния. Он был информацией – но не материальной субстанцией – не человеком, но "кодом" человека, которого зовут Олегом Снегиревым. И информация эта теперь была заключена в самом совершенном компьютере Творца – в шаре…

Шар поднял его над городом и повис недвижим. Стоило Олегу только задаться вопросом, на какой высоте они парят, как в поле его мысленного зрения возникли цифры: 1100 метров…

Еще до встречи с шаром он был готов к тому, что управление им не составит большого труда. Но то, что это будет так просто! Словно летать во сне… …

Был понедельник. Двадцать первое. На листке желтой бумаги для заметок, прилепленной прямо к экрану компьютера его Олеговой рукой было написано: позвонить Курочкину.

Звонить Курочкину не хотелось. И никому звонить не хотелось. Олегу казалось, что за участливыми интонациями приятелей скрывается лишь их злорадное любопытство.

Что своими охами и ахами и Курочкин, и Филонов, и все кто был в курсе его дел, стараются только выведать побольше подробностей его боли и позора, что бы потом после очередного разговора с ним с Олегом – тут же броситься звонить друг дружке, захлебываясь от счастья обладанием сногсшибательными новостями, подсасывая слюну восторга, говорить, – а ты слышал, а ты знаешь? Олег даже со всеми нюансами интонаций представлял себе голос Курочкина, как тот будет изображать благородство, и названивая Филонову примется пересыпать свою речь словами: "только ты никому", "только между нами", "я не сплетник какой", "мне только за Олежку обидно"… И Филонов тоже, начнет крякать в трубку свои заверения: "да ты че", "да я могила", "да за кого ты меня принимаешь", "да я ж Олежке только добра хочу"…

И начнут целый час трепать его имя, как только телефон не треснет надвое! А ты знаешь, что от него Верка ушла и детей забрала? Знаешь? Так это еще не все! Его и Маринка бросила. И знаешь теперь с кем она? С его бывшим начальником – с Бастрюковым… Он теперь у нее и живет. Кстати и с работы его – Олежку тоже поперли!

Позор. Стыд и позор.

Но звонить было надо. Жена – женой, любовница – любовницей, а жизнь продолжается.

Надо работу теперь какую-то искать, и без Курочкина тут обойтись – трудно.

Курочкин конечно обрадовался, – Приезжай ко мне, я тут один, Галка с детьми на даче, так что бери по дороге пару пива – поговорим за жизнь – никто мешать не будет…