Что касается России, то с геостратегических точек зрения Вашингтон мало придавал ей значения, однако в экономическом плане не забывал. В ходе войны значительно усилилась зависимость России от американского бизнеса. Царское правительство разместило в Соединенных Штатах заказы на вооружение и снаряжение на общую сумму 1 млрд 237 млн руб. Американский импорт в Россию увеличился в семнадцать раз по сравнению с довоенным временем. Уже в 1916 г. Соединенные Штаты заняли первое место во внешней торговле России, оттеснив Англию и Францию.

Германия. У Германии был большой резон биться со своими главными колониальными конкурентами. Война между ними была неизбежна. Противоречия же с Россией не были столь остры. В какой-то степени разногласия возникали в связи Черноморскими проливами, контролируемыми Турцией, фактически союзником Германии. Вовлеченность России в балканский узел противоречий волновал Берлин только с точки зрения ослабления или усиления другого союзника Германии — Австро-Венгрии. В целом же двусторонние германо-российские отношения были достаточно близки (в торговле, как уже говорилось, взаимные позиции были весьма высоки), о чем свидетельствует тайно заключенный двусторонний договор в Бьерке (1912 г.), который так и не был реализован из-за профранцузской позиции большей части правящих кругов царизма. Германия пыталась склонить Петербург на свою сторону в преддверии предстоящих баталий с Францией и Англией. Однако не столь настойчиво, как того требовали обстоятельства. В немалой степени это объясняется, помимо всего прочего, и тем, что в Берлине не очень высоко оценивали военные способности России и ее экономический ресурс в предстоящих битвах с реальными противниками. На таком представлении явно сказалось и поражение России в войне с Японией.

Австро-Венгрия. Для Габсбургской монархии Россия была главным противником на протяжении многих десятилетий. Балканский узел противоречий, межнациональные проблемы в самой империи, геостратегические интересы в зоне проливов — все это напрягало взаимоотношения между Веной и Петербургом, которые нередко были вовлечены в события, в том числе и войны, по разную сторону баррикад. Со всех этих точек зрения Россия, безусловно, занимала крайне важную роль в совокупной внешнеполитической деятельности Габсбургской монархии. Однако объявление войны России мотивировалось не только старыми противоречиями, но и уверенностью в поддержке со стороны Германии, а также заниженными представлениями о военном потенциале России по той же логике, какая была присуща и Берлину. Можно предположить, что и нерешительное поведение России во время Балканских войн 1912–1913 гг. укрепляли такие невысокие оценки о возможностях России. По крайней мере, результаты этих войн, как свидетельствовали события, в значительно большей степени определялись в Париже, Лондоне и Берлине, а не в Санкт-Петербурге.[79] Иначе говоря, Россия в тот момент не рассматривалась как главный актор в решении противоречий на Балканах и внутри самой Габсбургской монархии.

Когда говорится о государственных интересах России того периода, надо отдавать отчет, что речь идет об интересах царского режима, правящих кругов России, не имеющих никакого отношения к национальным интересам российского народа. Раз так, то тогдашние государственные интересы были столь же империалистичны, как и аналогичные интересы любой другой империалистической державы. Т. е. я буду исходить в дальнейшем из логики и психологии правящих кругов России.

Уже само присоединение России через различные договоры (1894 г. — Франция, 1907 г. — Англия) к Антанте говорит о том, что Россия решила реализовывать свои государственные интересы с помощью названных государств. Хотя они и не были четко обрисованы в некой доктрине национальных интересов или национальной безопасности в то время, имелось в виду следующее: ослабление германского конкурента в целях захвата Константинополя и соответственно вожделенных проливов, присоединение турецкой Армении, а разгром Австро-Венгрии давал возможность присоединить западно-украинские и польские земли, находившиеся под властью Габсбургов. Не так уже много целей, чтобы ввязываться в мировую войну.

Главная же проблема заключалась в другом. Ставя подобные цели перед собой, царская Россия, судя по всему, не понимала некоторых простых вещей. Во-первых, даже если бы она в результате и оказалась в числе победителей, то ни Париж, ни Лондон Константинополь России не отдали бы. Если бы у них действительно были бы такие желания, они это могли сделать и в 1878 г. (Берлинский конгресс), и в ходе упоминавшихся Балканских войн. То же самое касается и западно-украинских и польских земель. Во-вторых, правящая элита в целом не понимала, видимо, и того, что страны Антанты, толкая Россию против австро-германского блока, отнюдь не имели в виду усиливать Россию, а как раз наоборот, расчет строился именно на ослабление России, чтобы, наконец, добиться низведения ее до роли малозначащего государства ни то, что мировой, но даже и региональной политики. Уже в ходе войны, подвязанная под финансовую, военную и экономическую «помощь», Россия начала терять экономический суверенитет. После же войны была очень большая вероятность потери и политической независимости. В-третьих, делая ставку на Францию и Англию в решении своих, даже империалистических задач, царская Россия игнорировала один из важных принципов внешней политики — дружить с соседями, а свои империалистические задачи достигать с их же помощью на других участках мировой политики. Раз уж Россия вступила на капиталистическую стезю, то и надо было действовать по западным законам капитализма, а не в соответствии с русским умостроем: сам погибай, а товарища выручай. Тем более, что "товарищи"-то были самые нормальные капиталистические хищники.

Исходя из этой логики, надо было организовывать тройственный альянс именно с Германией и Австро-Венгрией против дальних врагов — Франции и Англии, а на Востоке — с Китаем против Японии и США. Такой мощный срединно-континентальный блок имел очень большие шансы очистить Европу от франко-английского доминирования, а на Востоке установить российско-китайскую гегемонию против океанических держав. Это — естественная конфигурация: материковые державы против океанических, соответствующая законам геостратегии империализма. В некоторой степени она была актуальна и в 30-40-е годы.

Озаглавленная в подзаголовке тема не имеет прямого отношения к общей проблематике брошюры, но поскольку ныне модно говорить о многополярности как наиболее желаемой международной конструкции, есть смысл все-таки хотя бы коротко на ней остановиться.

По утверждению Г. Киссинджера, к середине 1890-х годов закончился период господства системы баланса сил. В его интерпретации эта система "работает хорошо" или является жизненной при наличии хотя бы одного из трех условий. Первое условие требует, чтобы любое государство обладало свободой в выборе любого союзника в зависимости от потребностей текущего момента. Такая система, по его мнению, существовала в XVIII веке и в период правления Бисмарка до 1890 г. При втором условии «балансир» не опасается, что какая-либо из существующих коалиций станет доминирующей. В качестве примера Киссинджер приводит ситуацию после заключения франко-русского договора 1891 г. до середины 1890-х годов. Наконец, третье условие предполагает наличие сильных альянсов при отсутствии «балансира», но с низким уровнем взаимодействия (очевидное противоречие, но пока это неважно — О.А.), что ведет к различного рода компромиссам или изменениям в самом блоке.[80] Из контекста рассуждений Киссинджера вытекает, что он является как раз сторонником концепции баланса сил, которая придает международным отношениям некую упорядоченность и стабильность.