Военный министр Сухомлинов так описывает царскую семью: "В характере большинства из них были признаки деградации, и у многих умственные способности настолько ограничены, что если бы им пришлось вести борьбу за существование как простым смертным, то они бы ее не выдержали. Эти непригодные для дела великие князья, подстрекаемые окружающими их людьми или женами, присваивали себе право вмешиваться в дела правительства и управлений, а в особенности — армии".[41]

Кстати, столь же нелицеприятные оценки дает С. Витте и реформатору России Столыпину: ":Столыпин по соображениям личным, не будучи в состоянии уничтожить 17 октября 1905 г., постепенно его коверкал и коверкал в направлении политического распутства".[42] О нем же: "Что он был человек мало книжно образованный, без всякого государственного опыта и человек средних умственных качеств и среднего таланта, я это знал и ничего другого не ожидал, но я никак не ожидал, чтобы он был человек настолько неискренний, лживый, беспринципный, вследствие чего он свои личные удобства и свое личное благополучие, и в особенности благополучие своего семейства и своих многочисленных родственников, поставил целью своего премьерства".[43]

И это об одном из «умнейших» деятелей царской России. Что же говорить об остальных представителей правящего класса.

В отличие от наших заидеологизированных ученых и политиков западные без иллюзий оценивали результаты капитализации России в конце и начале века. Из множества работ мне крайне редко попадались такие, в которых давались бы восторженные суждения о состоянии экономики России той поры. Так, уже многократно упоминавшийся Майкл Корт пишет: "Несмотря на прогресс в последние тридцать лет, Россия в 1892 г. была все еще в значительной степени аграрной крестьянской страной. Ее соперники в западной Европе, наоборот, были современными индустриальными державами, и хотя Россия была политически независима, ее экономические отношения с Западной Европой были классическим колониальным типом. Россия служила Европе как рынок промышленных товаров и источник сырья".[44] Приводит он и ссылку на Витте, который предупреждал: усиление иностранного владения в Российской экономике "может постепенно проторить путь также и для мощного политического проникновения иностранными державами". Другими словами, "Россия легко могла стать другой Индией или Китаем — колонизованными и расчлененными индустриальным Западом" (там же).

Именно по этому пути и шла Россия, но не дошла только благодаря большевистской революции.

А вот как оценивают Россию Пальмер и Колтон с геостратегческих позиций, обращая внимание на ее «раздвоенность». Они пишут: "Со времен Петра Великого и ранее она всегда была обращена и на Европу и на Азию. Она была европейской, и в то же время вне Европы, и даже против нее. И если около 1900 г. она была наименее развитой страной среди основных европейских держав, в то же время она была наиболее индустриальной и развитой часть неевропейского мира".[45]

Можно и далее приводить аналогичные суждения западников о России, однако, самые глубокие и даже пророческие оценки относительно настоящего и будущего России принадлежат Ф. Энгельсу. Вот серия его высказываний, почерпнутых из его писем.

В письме Августу Бебелю от 24–26 октября 1891 г. он писал: "Русские должны быть просто сумасшедшими, чтобы начать войну, но военная партия повсюду состоит из сумасшедших, а русская буржуазия ограничена, глупа, невежественна, настроена шовинистически и до крайности алчна".[46] Такое впечатление, что Энгельс имел в виду и нынешнюю российскую буржуазию.

В свое время Энгельс многократно предупреждал своих соратников о неизбежности мировой войны. В такой прогноз не верил ни один политический деятель в Европе не только в 90-е годы, но и вплоть до начала первой мировой войны. В отличие от них Энгельс был аналитиком-универсалом, которому не было равных (за исключением, естественно, К. Маркса) на всем протяжении XIX века. Я не могу не избежать соблазна и не привести его прогноз на этот счет. Более чем за четверть века до начала войны он 15 декабря 1887 г. писал: "Германия будет иметь союзников, но она изменит им, и они изменят Германии при первом удобном случае. И, наконец, для Пруссии — Германии невозможно уже теперь никакая иная война, кроме всемирной войны. И это была бы всемирная война невиданного раньше размера, невиданной силы. От восьми до десяти миллионов солдат будут душить друг друга и объедать при этом всю Европу до такой степени дочиста, как никогда еще не объедали тучи саранчи. Опустошение, причиненное Тридцатилетней войной, — сжатые на протяжении трех-четырех лет и распространенное на весь континент, голод, эпидемии, всеобщее одичание как войск, так и народных масс, вызванное острой нуждой, безнадежная путаница нашего искусственного механизма в торговле, промышленности и кредите; все это кончается всеобщим банкротством; крах старых государств и их рутинной государственной мудрости, — крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы поднимать эти короны; абсолютная невозможность предусмотреть, как все это кончится и кто выйдет победителем из борьбы; только один результат несомненен: всеобщее истощение и создание условий для окончательной победы рабочего класса" (т. 21, с. 361) Тому же А. Бебелю 9 февраля 1893 г. он писал: "Но грядущую войну, коль скоро она начнется, никоим образом не удастся локализовать, державы — по крайней мере, континентальные — будут вовлечены в нее в первые же месяцы, на Балканах война вспыхнет сама собой, и разве только Англия сможет некоторое время сохранить нейтралитет. А твой русский план предлагает как раз локальную войну, я же не считаю ее более возможной при сохранении современных громадных армиях и гибельных последствиях для побежденного" (т. 39, сс. 23–24).

А перед этим в письме Шарлю Бонье от 24 октября 1892 г. он с уверенностью утверждает: "Если война разразится, то на долю тех, кто потерпит поражение, выпадет возможность и обязанность совершить революцию — вот и все" (38, с. 431).

А вот еще три выдержки о неизбежности революции в России.

В письме Полю Лафаргу от 18 декабря 1994 г. Энгельс пишет: "А затем Россия — это неведомая страна, где определенно лишь одно: нынешний строй не переживет смены царя, а там также наступит кризис" (т. 39, с. 291). В. Адлеру (27 декабря 1894 г.): ":в России начало конца царского всемогущества, так как самодержавие едва ли переживет эту последнюю смену монарха: "(т. 39, с. 293). Эдуарду Вайяну от 5 марта 1895 г.: "А в России маленький Николай поработал на нас, сделав революцию неизбежной" (т. 39, с. 349).

Могут ли господа критиканы Энгельса привести в качестве примера хотя бы один прогноз подобного качества у их любимых идеологов и политологов или экономистов того времени. В данном случае я не имею в виду интерпретации бреда Нострадамуса.