Гвардейцы ушли. Зеваки продолжали торчать у дверей.

– Вы что же, друзья мои? – добродушно-ворчливым тоном сказал им Лефевр. – Разве вы не слышали или не поняли? Так чего же вы еще ждете? Аристократа? Так его нет у моей Катрин, это ясно. О, наверное, он свалился где-нибудь недалеко отсюда за углом. У него по крайней мере три пули в груди. Ищите, это – ваше дело! Сам охотник никогда не подбирает дичи.

И он стал попросту выталкивать их за дверь.

– Ладно уж, ладно! Идем, сержант, идем!

– Вовсе не из-за чего толкать людей, – сказал один из зевак и прибавил ироническим тоном: – Точно нельзя было спрятать его у себя в комнате.

Лефевр резко прикрыл дверь и снова подошел к Екатерине, чтобы опять расцеловать ее.

– Я думал, что они никогда не уйдут! – сказал он. – Слышала ты, какие глупости они болтали? Они говорили о комнате, о твоей комнате. Что за идея! Но как ты дрожишь, Катрин! Ну чего ты? Успокойся! Все кончено, займемся теперь друг другом.

Он поймал взор Екатерины, боязливо брошенный на дверь ее комнаты и, невольно направившись прямо к этой двери, хотел ее открыть.

Дверь оказалась запертой. Лефевр остановился, обеспокоенный. Тень подозрения скользнула по его лицу.

– Катрин, – спросил он, – почему эта дверь заперта?

– Да потому… что… мне это так нравится! – ответила Екатерина с явным смущением.

– Это не причина. Дай мне ключ!

– Нет, ты не получишь его.

– Катрин, – крикнул Лефевр, побелев от бешенства, – ты обманываешь меня!.. Там есть кто-то в твоей комнате… наверное, твой любовник. Дай мне ключ!

– Я сказала, что не дам!

– В таком случае я сам возьму его! – И Лефевр, запустив руку в кармашек фартука невесты, взял оттуда ключ и отпер им дверь ее комнаты.

– Лефевр! – крикнула ему Екатерина. – Я предупреждала тебя, что туда войдет только мой муж. Ты хочешь войти насильно, так никогда я не войду туда вместе с тобой.

В ставни прачечной снова постучали. Екатерина пошла отворять. Там оказалось несколько вооруженных солдат национальной гвардии.

– Где сержант Лефевр? – спросили они. – Его требуют в отряд. Говорят, будто его произведут в лейтенанты.

Лефевр вышел из комнаты Екатерины взволнованный, бледный, серьезный. Он тщательно запер дверь, вынул оттуда ключ и вернул его невесте, причем тихонько произнес:

– Ты не сказала мне, что у тебя в комнате лежит мертвец.

– Он мертв? Ах, бедный мальчик! – грустно воскликнула Екатерина.

– Нет, он жив. Значит, это правда? Это не был ухаживатель?

– Дурачок! – ответила Екатерина. – Если бы он был здоров, зачем бы я спрятала его туда? Но ты не выдашь его по крайней мере? – снова заговорила она с беспокойством. – Хотя он и австриец, но это друг мадемуазель Бланш де Лавелин, моей благодетельницы…

– Особа раненого священна! – произнес Лефевр. – Твоя комната превратилась в госпиталь, а по госпиталю никогда не стреляют! Выходи этого беднягу, спаси его! Я рад помочь тебе уплатить долг той барышне, которая когда-то выручила тебя. Но постарайся, чтобы этого никогда не узнали; это может сильно повредить мне в глазах отряда.

– О, какой ты порядочный! Ты так же добр, как честен! Лефевр, я дала тебе слово. Когда ты захочешь, я буду твоей женой!

– Это будет очень скоро. Однако друзья приходят в нетерпение, я должен идти за ними.

– Сержант Лефевр, вас ждут… сейчас приступят к выборам! – сказал один из гвардейцев.

– Хорошо, хорошо, я иду за вами. Идем, товарищи!

В то время как Лефевр шел в отряд, урны которого заполнялись избирательными записками, Екатерина на цыпочках прошла в комнату, где в легком забытьи, прерываемом приступами лихорадки, спал юный австрийский офицер, которого она приняла как гостя, так как он воспользовался именем Бланш де Лавелин.

Екатерина принесла раненому бульон и немного вина и, так как он проснулся от легкого шума ее шагов, сказала:

– Вот кушайте, вам надо подкрепиться. Вам понадобятся силы, так как нельзя долго оставаться в этой комнате. О, не потому, что я хотела бы прогнать вас! Вы здесь – гость мадемуазель Бланш, это она направила вас ко мне, это она приютила и защитила вас. Но, видите ли, в эту лавочку заходит много разного народа, а ваш вид очень подозрителен. Мои работницы, клиенты скоро пронюхают, что вы здесь, и донос не заставит себя ждать. Господи! Вы стреляли в народ!

Нейпперг сделал жест и медленно произнес:

– Мы защищали короля!

– Толстяка «Вето»? – сказала Екатерина, пожав плечами. – Он сбежал в Национальное собрание… там его не стали искать, он в безопасности, спокоен. Он самым эгоистичным образом предоставил другим погибать, забыв о них так же, как забыл о том красном колпаке, который сорвал с себя двадцатого июня, после того как перед нашими товарищами из предместья Сент-Антуан его украсили удалившиеся патриоты… Ваш «Вето» – ни на что не годный лентяй, которого бездельница-жена водит за нос и приведет… вы знаете куда? Под выстрелы народа! О, это с ним случится наверное! Но зачем же вы, иностранец, вмешались в эту сумятицу? – спросила она после некоторого молчания. – Вы ведь сказали, что вы австриец?

– Как лейтенант лейб-гвардии ее величества я нес известные обязанности перед королевой…

– Перед австриячкой! – проворчала Екатерина. – Так, значит, вы за нее сражались? Да какое вам дело до наших раздоров?

– Я хотел умереть! – ответил молодой офицер с удивительной простотой.

– Умереть! В ваши-то годы? За короля? За королеву? Тут должны быть другие причины, молодой человек, – заметила Екатерина добродушно-шутливым тоном. – Извините меня за нескромность, но когда человек в двадцать лет умирает за людей, которых не знает, сражается с людьми, против которых не может ничего иметь, то… он, очевидно, влюблен. А? Я угадала?

– Да, вы угадали, моя добрая покровительница!

– Ей-Богу, это нетрудно отгадать! Хотите, я даже скажу вам, в кого вы влюблены! Держу пари, что в мадемуазель Бланш Лавелин. Я не требую от вас признания, – поспешила прибавить Екатерина, заметив беспокойство на лице раненого, – дальнейшее не касается меня; к тому же мадемуазель Лавелин вполне достойна быть любимой.

Граф Нейпперг приподнялся и воскликнул:

– Да… моя дорогая Бланш добра и прекрасна! Ах, если я умру, передайте ей, что я умирал с ее именем на устах и с мыслью о ней и о…

Молодой человек сдержал готовое сорваться с уст признание.

– Вы не умрете, – сказала Екатерина ободряющим тоном, – разве умирают в ваши годы да еще влюбленные?! Вы должны жить для мадемуазель Бланш, которую вы любите и которая, по всей вероятности, любит вас; вы должны жить еще и для той особы, которую хотели только что назвать. Это, вероятно, ее отец, маркиз Лавелин? Он прекраснейший господин… я видела его раза два-три там, в нашем. родном Эльзасе.

Услыхав имя маркиза, Нейпперг сделал движение, которое можно было принять за выражение презрения и гнева.

«Кажется, они не слишком большие друзья, – подумала Екатерина, – надо принять это к сведению и не говорить больше о нем. Вероятно, отец Бланш противился их браку. Бедная барышня! Так вот из-за чего этот молодой человек искал смерти».

Она участливо вздохнула и, поправив подушку под головой больного, сказала:

– Я слишком много болтаю… быть может, вы желаете отдохнуть? Это для вас полезно, лихорадка уменьшится.

Больной слегка тряхнул головой.

– Говорите еще о ней, говорите о Бланш, – сказал он, – в этом мое облегчение.

Екатерина улыбнулась и принялась рассказывать о Бланш, которая выросла у нее на глазах, так как сама она родилась на небольшой ферме близ замка вельможи Лавелин. Маркиз служил при дворе и потому большую часть года отсутствовал дома. Бланш воспитывалась при матери и вела вполне деревенский образ жизни, бегая по лесам и полям, прыгая через рвы и заборы. Она не была горда и запросто беседовала с крестьянами, часто заходила на ферму и очень благосклонно относилась к маленькой Екатерине. Когда маркиз вызвал в Версаль жену и дочь, Екатерина и еще три крестьянские девушки были отправлены в качестве прислуги при маркизе де Лавелин и ее дочери, причем Екатерина несла обязанности прачки. Так прошло несколько счастливых лет ее жизни, пока не умерла госпожа Лавелин. Вскоре после того маркиз получил дипломатическое поручение в Англию и увез свою дочь в Лондон. Уезжая, Бланш захотела обеспечить Екатерину и приобрела Для нее прачечную, где она и сейчас находится. Ах, мадемуазель Бланш – добрейшее создание и достойна любви!