Отсюда видно, что эффективно проведенная «оранжевая революция» означает фундаментальное событие в судьбе общества — разрыв непрерывности. Часть населения, подчинившись гипнозу спектакля, выпадает из традиций и привычных норм рациональности предыдущего общества — «перепрыгивает в постмодерн». Но при этом она разрывает и свою связь с реальностью страны, ее новые ценности и «стиль жизни» не опираются на прочную материальную и социальную базу. Будет ли эта реальность меняться так, чтобы прийти в соответствие с новыми ценностями — или всей этой «оранжевой» молодежи придется пройти через период тяжелой фрустрации и вернуться на грешную землю в потрепанном виде? Проблема в том, что сама «рациональность постмодерна» исключает сами эти вопросы и возможность предвидения — один спектакль сменяется другим, и человек не замечает, как становится зрителем — «бомжем», без традиций и без почвы.

«Бархатные революции» в качестве одного из главных своих этапов имеют уличное действие невооруженной толпы, как правило, в столице государства. Это — большой политический спектакль, поставленный с применением специальных технических и художественных средств. Он оказывает сильнейшее воздействие на сознание как вовлеченных в толпу людей, так и на зрителей — жителей города и значительной части населения страны, наблюдающих спектакль по телевидению. Практически всегда эти революции становятся общемировым спектаклем, к трансляции которого привлекаются мировые СМИ.

Из этого видно, что главной задачей постановщиков спектакля «бархатной революции» является создание соответствующей их задачам толпы. Это означает, во–первых, привлечение к действию достаточной массы людей, их концентрация в нужных точках городского пространства, удержание их в нужных местах в течение необходимого времени и такая обработка их сознания, чтобы толпа по сигналам режиссеров точно выполняла именно те действия, которые требуются по сценарию. Это достигается посредством манипуляции сознанием, исходя из богатого опыта по изучению толпы как особого типа человеческих коллективов. Сначала практические политики и философы систематизировали эмпирический опыт, позже к этой работе подключилась наука — социальная психология.

Социальная психология имеет в качестве объекта не отдельную личность, а группы людей. С точки зрения возможности манипулировать поведением человеческих масс большое значение для возникновения целого большого направления социальной психологии имели книги Гюстава Лебона («Макиавелли массового общества», как назвали его недавно) «Психология масс» и «Душа толпы» (1895). Идеи, высказанные Лебоном, дополняли и развивали многие психологи и философы (например, З.Фрейд в книге «Массовая психология и анализ человеческого Я»). На прошедшей в середине 1990–х годов в США дискуссии о месте социальной психологии ее прикладная роль была определена инициатором дискуссии четко — «разработка систематизированных техник формирования образа мыслей и поведения людей в отношении друг друга, то есть разработка поведенческих технологий»[26]. Начиная с 60–х годов XX века социальная психология перешла к массированным экспериментальным исследованиям, на базе которых и вырабатывались «поведенческие технологии».

Давно было подмечено, что у человека, который находится в тесном и прямом контакте с большой массой людей, резко меняется сознание. Ницше писал: «Когда сто человек стоят друг возле друга, каждый теряет свой рассудок и получает какой–то другой». Лебон в своей книге «Психология масс» перечисляет подмеченные им особенности толпы как краткоживущего человеческого коллектива. Приведем его тезисы из раздела «Душа толпы».

В толпе «сознательная личность исчезает, причем чувства и идеи всех отдельных единиц, образующих целое, принимают одно и то же направление. Образуется коллективная душа, имеющая, конечно, временный характер, но и очень определенные черты… Индивид, пробыв несколько времени среди действующей толпы, под влиянием ли токов, исходящих от этой толпы, или каких–либо других причин — неизвестно, приходит скоро в такое состояние, которое очень напоминает состояние загипнотизированного субъекта».

Толпа — качественно новая система, а не конгломерат несвязанных единиц. В ней «нет ни суммы, ни среднего входящих в ее состав элементов, но существует комбинация этих элементов и образование новых свойств». Лебон пишет: «Индивид в толпе приобретает сознание непреодолимой силы, и это сознание дозволяет ему поддаваться таким инстинктам, которым он никогда не дает волю, когда бывает один. В толпе же он менее склонен обуздывать эти инстинкты, потому что толпа анонимна и не несет на себе ответственности. Чувство ответственности, сдерживающее всегда отдельных индивидов, совершенно исчезает в толпе».

Сознание толпы приобретает черты специфической рациональности постмодерна — из этого сознания выпадает проблематика истины. Главным критерием, определяющим восприятие толпы, становится привлекательность сообщений. Лебон пишет: «Толпа никогда не стремилась к правде; она отворачивается от очевидности, не нравящейся ей, и предпочитает поклоняться заблуждению, если только заблуждение это прельщает ее. Кто умеет вводить толпу в заблуждение, тот легко становится ее повелителем; кто же стремится образумить ее, тот всегда бывает ее жертвой».

Свойством сознания толпы является нетерпимость, отказ от рационального, диалогического типа рассуждений. Лебон пишет: «Толпе знакомы только простые и крайние чувства; всякое мнение, идею или верование, внушенные ей, толпа принимает или отвергает целиком и относится к ним или как к абсолютным истинам, или же как к столь же абсолютным заблуждениям. Так всегда бывает с верованиями, которые установились путем внушения, а не путем рассуждения… Каковы бы ни были чувства толпы, хорошие или дурные, характерными их чертами являются односторонность и преувеличение… Сила чувств в толпе еще более увеличивается отсутствием ответственности, особенно в толпе разнокалиберной».

Человек в толпе обладает удивительно высокой восприимчивостью к внушению. Лебон пишет: «В толпе всякое чувство, всякое действие заразительно, и притом в такой степени, что индивид очень легко приносит в жертву свои личные интересы интересу коллективному. Подобное поведение, однако, противоречит человеческой природе, и потому человек способен на него лишь тогда, когда он составляет частицу толпы… Прежде чем он потеряет всякую независимость, в его идеях и чувствах должно произойти изменение, и притом настолько глубокое, что оно может превратить скупого в расточительного, скептика — в верующего, честного человека — в преступника, труса — в героя. Отречение от всех своих привилегий, вотированное аристократией под влиянием энтузиазма в знаменитую ночь 4 августа 1789 года, никогда не было бы принято ни одним из ее членов в отдельности».

Лебон много места уделяет изменчивости толпы — ее удивительной способности моментально, «все разом» реагировать на импульсы, получаемые от вожаков. Это показывает, что человек в толпе действительно обладает новым качеством, становится элементом новой системы. Он не обдумывает свои действия, а мгновенно подчиняется полученному каким–то образом сигналу.

Наконец, Лебон выдвигает одно важное положение, которое, видимо, опережало его время и, наверное, вызывало у современников удивление. Но сегодня, с развитием радио и телевидения, оно стало очень актуальным. Суть его в том, что для образования толпы не является необходимым физический контакт между ее частицами. Лебон пишет: «Тысячи индивидов, отделенных друг от друга, могут в известные моменты подпадать одновременно под влияние некоторых сильных эмоций или какого–нибудь великого национального события и приобретать, таким образом, все черты одухотворенной толпы… Целый народ под действием известных влияний иногда становится толпой, не представляя при этом собрания в собственном смысле этого слова».