А тою же ночью, в чулане, кот Василий Васильевич, запертый под замок за покушение на разбой, орал хриплым мявом и не хотел даже ловить мышей,сидел у двери и мяукал так, что самому было неприятно.

Так в доме, кроме кота и ежа, стала жить третья живая душа - Желтухин" Он был очень самостоятелен, умен и предприимчив. Ему нравилось слушать, как разговаривают люди, и, когда они садились к столу, он вслушивался, нагнув головку, и выговаривал певучим голоском: "Саша",- и кланялся. Александра Леонтьевна уверяла, что он кланяется именно ей. Завидев Желтухина, матушка всегда говорила ему: "Здравствуй, здравствуй, птицын серый, энергичный и живой". Желтухин сейчас же вскакивал матушке на шлейф платья и ехал за ней, очень довольный.

Так он прожил до осени, вырос, покрылся черными, отливавшими вороньим крылом перьями, научился хорошо говорить по-русски, почти весь день жил в саду, но в сумерки неизменно возвращался в свой дом на подоконник.

В августе его сманили дикие скворцы в стаю, обучили летать, и, когда в саду стали осыпаться листья, Желтухин - чуть зорька - улетел с перелетными птицами за море, в Африку.

КЛОПИК

Весенние полевые работы были закончены, фруктовый сад перекопан и полит,- настало пустое время до Петрова дня, до покоса. Рабочих лошадей выгнали в табун, и они ходили за прудом, на сочных лугах, где по утрам стоял голубоватый туман и огромные одинокие осокори, казалось, росли из мглистого воздуха,- висели над землей.

При табуне конюшонком состоял Мишка Коряшонок. Он ездил на высоком казацком седле, вдев в стремена босые ноги, заваливался и болтал локтями.

Скача по зеленому лугу за отбившейся от табуна кобыленкой, Мишка кричал: "Азат!" - и хлопал кнутом, как из пистолета. Потом, соскочив с разнузданной лошади, которая, позвякивая удилами, принималась рвать траву, Мишка либо садился на гребне канавы и строгал палочку, либо, закатав выше колена портки, заходил в пруд и из парной воды вытаскивал луковицы камыша и камышовые корни, черные и длинные, как змеи; луковички были кисленькие и хрустящие, а корни - мучнистые и сладкие. Если их много съесть, сильно начинал болеть живот.

Никита на весь день уходил за пруд к Мишке Коряшонку и обучался у него верховой езде.

Влезать в седло было нетрудно: старый сивый, в гречку, мерин стоял смирно, лишь подбивал себя в брюхо задней ногой, отгоняя слепня. Но, усевшись, взяв поводья и пустив сивого рысью, Никита начинал валиться то на правый бок, то на левый. Когда же сивый, пройдя шагов тридцать, сразу останавливался и опускал в траву губастую морду, Никита судорожно вцеплялся в переднюю луку, а иногда и скатывался через шею под ноги сивому, к чему тот относился спокойно. Мишка говорил:

- Ты не робей, падать не больно, шею только втягивай и руками избави тебя бог за землю хвататься,- вались кубарем. Вот я тебе покажу, как без седла, без узды - вскочил и лети.

Мишка побежал к неезженным еще трехлеткам и, протянув руку, начал их звать:

- Хлеба, хлеба, хлеба...

К нему подошла хлебница, тонконогая балованная кобыла Звезда, караковая в яблоках, наставила ушки и бархатными губами искала хлеба. Мишка стал чесать ей шею. Звезда закивала строгой головкой - было приятно, и чтобы доставить Мишке удовольствие, тоже стала хватать его зубами за плечо.

Мишка огладил ее, провел ладонью вдоль атласной спины,- Звезда тревожно переступила,- он схватился за холку и вспрыгнул на нее. Удивленная, разгневанная, Звезда шарахнулась вбок, замотала головой, взбрыкнула, присела, взвилась на дыбы и во весь мах поскакала вдоль табуна.

Мишка сидел на ней, как клещ. Тогда она на всем скаку остановилась и поддала задом, Мишка клубком покатился в траву Вернулся он к Никите прихрамывая, вытирая с исцарапанной щеки кровь.

- Прямо в хворост скинула проклятая кобылешка,- сказал он,- а ты так не можешь, в тебе жиру много.

Никита промолчал. Подумал: "Голову сломаю, научусь ездить лучше Мишки".

За обедом он рассказал про Звезду, матушка разволновалась.

- Слышишь,- сказала она,- я тебя прошу даже близко не подходить к неезженным лошадям,- и она с мольбой взглянула на Василия Никитьевича.Вася, поддержи хоть ты меня... Кончится тем, что он сломает себе руки и ноги...

- Вот и отлично,- сказал на это Василий Никитьевич,- запрети ему ездить верхом, запрети ходить пешком,- тоже ведь может нос разбить,- посади его в банку, обложи ватой, отправь в музей...

- Я так и знала,- ответила матушка,- я знала, что этим летом мне ни часу не будет покоя...

- Саша, пойми, что мальчику десять лет.

- Ах, все равно...

- Прости, пожалуйста, я вовсе не хочу, чтобы из него вышел какой-нибудь несчастный Слюнтяй Макаронович.

- Да, но это не значит, что ему нужно немедленно же дарить Клопика.

- Во-первых, на Клопике может ездить грудной ребенок.

- Он кованый.

- Нет, я его велел расковать.

- Ах, в таком случае делайте все, что хотите, садитесь на бешеных лошадей, ломайте себе головы,- у матушки налились слезами глаза, она быстро встала из-за стола и ушла в спальню.

Василий Никитьевич шибко разгладил бороду на две стороны, швырнул салфетку и пошел к матушке. Аркадий Иванович, все время сидевший так, точно этот разговор его не касался, взглянул на Никиту, поправит очки и проговорил шепотом:

- Да, брат, плохо твое дело.

- Аркадий Иванович, скажите маме, что я не буду падать... Честное слово, что я...

- Терпение, выдержка и твердость характера,- Аркадий Иванович ловко поймал муху, упорно норовившую сесть ему на нос,- эти три качества важны также для умения хорошо ездить верхом...

В спальне в это время шел крупный разговор. Голос отца гудел: "В ею возрасте мальчишки совершенно самостоятельны..." - "Где, где они самостоятельны?" - отчаянным голосом спрашивала матушка... "В Америке они самостоятельны..." - "Это неправда..." - "А я тебе говорю, что в Америке десятилетний мальчишка так же самостоятелен, как я, например".- "Боже мой, но мы не в Америке..."

Целую неделю продолжались разговоры о самостоятельности. Матушка уже сдавалась и с грустью поглядывала на Никиту, как на подлежащего на слом, нанялась только, что сохранит он хоть голову.