Спустившись с ребра на ледник, мы решили продвигаться в связке, но единогласно постановили: идем вниз, держась ближе к восточному склону К2. Пронесшаяся буря засыпала все трещины, а последние семьдесят два часа мы не видели и не слышали лавин. Около склона было куда меньше трещин, зато на леднике лавина могла бы застать нас в любом месте и в любую минуту. Конечно, у восточного склона тоже небезопасно, зато мы в два счета уберемся с ледника и избежим встречи с лавиной. И это будет куда быстрее, чем брести по центру, выискивая трещины.

Мы успели спуститься на две трети: ярко-красные палатки Базового Лагеря отчетливо виднелись на камнях за ледником, когда Гэри сказал:

— Может, нам стоит обговорить это дельце с горой Олимп, как по вашему, Канакаридес?

— Да, — прощелкал-прошипел наш жук. — Я сам собирался обсудить этот план и надеялся, что, быть может…

Мы услышали ЭТО еще до того, как увидели. Несколько товарных поездов, казалось, несутся на нас сверху. Со склона К2.

Мы замерли, пытаясь увидеть снежное оперение лавины, надеясь, вопреки всем надеждам, что она сойдет на ледник далеко позади нас. Она сорвалась со склона, пролетела поперек бергшрунда в четверти мили прямо над нами и, набирая скорость, неслась на нас. Настоящее белое цунами.

— Бегите! — заорал Гэри, и мы помчались по склону, совершенно позабыв о бездонных трещинах и только пытаясь, против всякой логики, перегнать стену из снега, льда и булыжников, катившуюся на нас со скоростью шестьдесят миль в час.

Теперь я припоминаю, что мы были связаны остатком веревки из паучьего шелка с интервалами по шестьдесят футов: шнур прикреплялся к нашему высотному снаряжению. Для нас троих это значения не имело, поскольку мы мчались в одном и том же направлении и с одинаковой быстротой, но в этот день я увидел, как передвигаются богомолы на полной скорости, — используя все шесть лап, причем руки служат дополнительной парой ступней, — и теперь знаю, что Канакаридес мог включить третью скорость и лететь в четыре раза быстрее всех нас. Может, он и успел бы удрать от лавины, поскольку нас задел всего лишь южный край ее волны. Может быть.

Он даже не пытался. Не обрезал шнур. Бежал вместе с нами.

Южный край лавины захватил нас, поднял, втащил внутрь, разорвав самую прочную в мире веревку из паучьего шелка, подбросил нас, снова накрыл с головой и разлучил навеки.

У меня было время хорошенько подумать, пока я сидел здесь, в приемной секретаря госдепартамента, через три месяца после того самого дня.

Все мы, все обитатели планеты, даже жуки, были потрясены, когда зазвучала Песня, сложность и красота которой росли с каждым днем. Как ни странно, оказалось, что она, эта Песня, вовсе никого не приводила в смятение, не смущала и не расстраивала. Никого не отвлекала. Мы занимаемся своими делами. Работаем, разговариваем, едим, занимаемся любовью и спим, но она всегда здесь, всегда на заднем фоне, всегда присутствует, когда кто-то хочет послушать. Песня.

Просто невероятно, что мы не слышали ее до этого.

Больше никто не называет их жуками, или богомолами, или Слушателями. Теперь у них одно имя на всех языках: Несущие Песню.

Правда, Несущие не устают напоминать, что не они принесли Песню, только научили нас ее слушать.

Меня обнаружили голым и измочаленным более чем в трех четвертях мили от того места, где мы пытались убежать от лавины. Гэри, Пола и Канакаридеса так и не нашли.

«CMG» «скорой помощи» прибыли через три минуты: должно быть, они все это время парили в воздухе на случай непредвиденных обстоятельств. Но после двадцати часов непрерывных поисков, глубокого зондирования и прослушивания эхолокатором, как раз когда морские пехотинцы и чиновники готовились разрезать лазером всю нижнюю треть ледника, если власти сочтут необходимым отыскать тела моих погибших друзей, именно спикер Адурадаке, как выяснилось, одновременно отец и мать Канакаридеса, запретил все дальнейшие попытки.

— Оставьте их там, где лежат, — приказал он взволнованным ооновским бюрократам и хмурым полковникам морской пехоты. — Они погибли вместе, в вашем мире, и должны оставаться вместе, в объятиях вашего мира. Теперь их части Песни соединились.

И Песня началась… по крайней мере, впервые была услышана, всего неделей позже.

Ко мне выходит чиновник, пространно извиняется за то, что заставил ждать — к сожалению, секретарь Ясная Луна находится на совещании у президента, — и провожает в ее кабинет. Там мы стоим в ожидании.

Я видел футбольные поля размером несколько меньше этого кабинета.

Еще минуту спустя Ясная Луна входит через другую дверь и приглашает меня к двум диванам, стоящим друг напротив друга. Усаживает меня на один, сама садится на другой, справляется, не хочу ли я кофе или чего-нибудь прохладительного, кивком отсылает помощника, выражает мне соболезнования по случаю гибели дорогих друзей (она присутствовала на заупокойной службе, где речь произносил сам президент), позволяет себе немного поболтать о том, какой поразительной стала жизнь теперь, когда появилась Песня, соединившая всех нас, а потом несколько минут расспрашивает, деликатно, сочувственно, о моем физическом состоянии (идеальное), о настроении (ужасное, но постепенно улучшается), о щедрой компенсации от правительства (уже инвестирована) и планах на будущее.

— Именно по этой причине я просил о встрече, — объясняю я. — Как вам известно, было дано некое обещание. Речь идет о возможности восхождения на гору Олимп.

Секретарь недоуменно смотрит на меня.

— На Марсе, — без нужды добавляю я.

Секретарь Бетти Уиллард Ясная Луна кивает, устраивается поудобнее и смахивает невидимую ниточку с темно-синей юбки.

— Ах, да, — роняет она, по-прежнему учтиво, только в голосе слышится отзвук той стали, который я так хорошо помню по нашей предыдущей встрече. — Несущие Песню подтвердили свои намерения.

Я жду.

— Вы уже решили, кого выбрать своими спутниками по восхождению? — спрашивает она, вынимая непристойно дорогой и микроннотонкий платиновый наладонник, словно собирается сама делать заметки, дабы помочь мне выполнить мой каприз.