Прошел день, наступил вечер. Князь Михаил не возвращался. Хватились его и стали беспокоиться. Наконец дворецкий пришел доложить, что прилетел домой сокол князя Михаила и пришла его лошадь, а самого его нет. Максим, уходя из леса, догадался отвязать лошадь брата от дерева. Все в усадьбе переполошились, и больше всех сделал вид, что беспокоится, Максим; он поднял весь дом на ноги и целую ночь со слугами рыскал по лесу, якобы ища брата. Казалось, он был в отчаянии и в таком горе, что Марфуше и старому князю пришлось утешать его.

Князя Михаила не нашли, он пропал без вести. Долго горевали о нем, но мало-помалу горе улеглось, а между тем Максим остался жить у старого князя и так ловко подделался к нему, что сумел заменить младшего брата, а через год отец души в нем не чаял.

С Марфушей Максим старался быть ласковым и приветливым, но она относилась к нему с каким-то безотчетным и необъяснимым страхом. Когда дело дошло до того, что старый князь, по просьбе Максима, благословил его на брак с нею, Марфуша залилась горькими слезами, но ее не спрашивали, и возражать она не смела. Она была объявлена невестой Максима, и ее повели с ним под венец; ее слезы были приняты как должное, потому что, по старому обычаю, девушке приличествовало плакать, идя под венец.

В день этой свадьбы небо к вечеру покрылось тучами и разразилась страшная гроза. Марфуша, придя в опочивальню, заперла за собой дверь и в страхе прислушивалась к бушевавшей на дворе непогоде. Вдруг ночник погас, и в дверь раздался стук. «Кто там?» – спросила Марфуша. «Это я... я... твой муж, – шепотом ответили ей из-за двери. – Отвори скорее!» Марфуша в темноте отперла дверь и услышала, как за вошедшим мужем словно впорхнуло что-то в комнату и заколыхало крыльями по воздуху. «Ой, страшно!..» – А вошедший обнял ее и стал уговаривать, что нечего ей бояться с ним, с ее любящим мужем, с которым ее соединила их вечная и неразлучная любовь. Он обнял ее, стал целовать, она почувствовала прикосновение его губ; они были холодны как лед. «Что с тобой? Ты озяб?» – спросила она. «Ничего, ты согреешь меня!» – ответил он. Через некоторое время в дверь опять постучали, и ясный голос Максима проговорил: «Впусти меня, жена! Теперь я могу войти к тебе?» Марфуша бросилась с кровати к двери, засов отошел сам собой, дверь отворилась, и на пороге показался Максим со свечой в руке. Комната осветилась, на постели лежал бездыханный труп Михаила с разбитым черепом, а в изголовье на подушке был распластан черный ворон, широко раскрывший свои мертвые недвижимые крылья.

– Вот так история! – сказал Кирш. – Что же с ними потом было? Или легенда умалчивает о дальнейшем.

– Нет, – возразил Варгин, – рассказывают, что Марфуша и князь Максим, увидев труп и ворона, как были, так и грохнулись на пол. Наутро их нашли так лежащими. Князь Максим был мертв, только Марфуша без памяти. Ее привели в чувство, но она оказалась помешанной. Кроме того, язык отнялся у нее, и она до самой смерти не проронила ни слова. А умерла она ровно через девять месяцев после этой свадебной ночи... родила сына, и умерла.

– Ну а труп? – спросил Кирш.

– Какой труп? Князя Максима? Его похоронили.

– Нет, того, другого, Михаила, что ли, который в постели очутился.

– Тот к утру исчез.

– И с вороном?

– Да.

– И никто, значит, его не видел, кроме Марфуши и князя Максима.

– Никто.

– Так как же, братец, о нем узнать-то могли? Если Максим тут же умер, а Марфуша помешалась и лишилась языка, кто же мог рассказать о том, что являлся труп и все прочее? И выходит, все это – ерунда, бабьи сказки и только!

И в подтверждение такого своего вывода Кирш обратился к софе, где лежал Елчанинов, и добавил:

– Вот и он подтвердит тебе то же. Елчанинов, правду я говорю?

Но Елчанинов не ответил ничего; только легкий свист, который он производил носом, показал, что он спит крепким сном.

Варгин обиделся.

– Э, не знаю, – стал он оправдываться, – бабьи сказки это или нет, только так рассказывают, а истина из всего этого та, что с тех пор в усадьбе по ночам привидения гуляют и никто и близко к дому подойти не смеет.

– Чепуха! – сказал Кирш.

– Как чепуха? Может, хочешь попробовать?

– Что попробовать?

– Да вот в этот дом ночью съездить и побывать в нем.

– А отчего же нет? – подхватил Кирш. – Отчего нам в самом деле не поехать туда? Ты едешь?

Варгин поднял брови, поджал губы и, подумав, ответил:

– Когда же ты хочешь ехать?

– Да сейчас. Теперь дело к ночи идет. Как раз поспеем.

– Поспеть-то мы поспеем, – протянул Варгин, – только рому-то выпито много.

– Ну что ж? Тем веселее будет!

– И то правда, – согласился Варгин.

– Значит, решено? Едем?

– Едем!

У Кирша, Елчанинова и Варгана решения всегда принимались так, вдруг, и сейчас же приводились в исполнение. И, чем дело было сложнее, тем охотнее они брались за него.

Кирш стал будить Елчанинова, тряся его за плечо.

– Вставай, брат, – сказал он, когда тот открыл глаза и, щурясь спросонок, бессмысленно глядел перед собою.

– Что-о? – протянул Елчанинов, еще не придя в себя.

– Вставай, говорят тебе, едем... Мы с Варгиным решили ехать.

– Куда ехать?

– В дом с привидениями.

– С какими привидениями?

– С самыми настоящими.

– Откуда вы взяли их?

– Так ты, значит, ничего не слыхал?

– Должно быть, ничего, я спал.

– Ну, так вставай и едем!

Елчанинов сел на софу, потянулся, сладко зевнул и проговорил:

– Ну что ж? Ехать – так ехать.

Однако для задуманной экспедиции потребовались кое-какие приготовления.

Во-первых, нужно было найти, на чем ехать, потому что идти пешком было далеко. За это взялся Варгин, у которого был поблизости знакомый чухонец. У него компания не раз уже брала лошадь и таратайку. Чухонец отдавал им свой экипаж охотно, потому что платили они щедро, а правили умеючи.

Во-вторых, нельзя было ехать вовсе безоружными. На всякий случай осторожность требовала захватить с собой заряженные пистолеты. За пистолетами отправился Елчанинов к себе домой.

Наконец, в-третьих, требовались деньги для уплаты чухонцу и на расходы в трактире на дороге вблизи таинственного дома. Не будь там этого трактира, экспедиция потеряла бы свою прелесть.