Когда Татищев получил указ берг-коллегии о взимании с заводчиков десятины с металлов в казну, он сейчас же послал Демидову “указ” от себя и приказывал составить ведомость о железе и привезти ее самому заводчику в Уктус. Но, понятно, Демидов не поехал: он не хотел допустить даже мысли, что Татищев смеет ему “указывать”. Акинфий ответил коротко: “Когда пришлется указ от берг-коллегии, мы тогда готовы платить”. Указ Татищева назван “отпискою”. Этого не могло вынести ретивое чиновничье сердце Татищева, привыкшего к установленным канцелярским формам: он разразился сильною жалобою в берг-коллегию, которая приказала: “Демидовым быть послушным законным требованиям Татищева, писать ему “доношениями” и особых указов себе от коллегии не ожидать”. Тогда Акинфий изменил свой горделивый тон на насмешливый: “Просим вашего величества, – писал он Татищеву по поводу ломки камня, – о рассмотрении той обиды и о позволении ломать камень”.
Но Татищев не унывал: он сыпал в берг-коллегию грозными жалобами на Демидова. Однако, к великому удивлению ревнителя казенных интересов, жалобы его не доходили по назначению, в чем он, кажется, не без основания подозревал Акинфия, посылавшего погоню за курьерами Татищева и отнимавшего у них, часто при жестоком истязании, бумаги, изобличавшие деяния заводчика.
Акинфий не позволял давать подвод Татищеву и служащим его, подвергая жестоким наказаниям своих крестьян и приказчиков, если они, хотя по принуждению властей, давали лошадей на казенные заводы. Его политика заключалась в том, чтобы всячески мешать деятельности ненавистных ему “государевых заводов”, в чем он и успевал, портя припасы казны и затрудняя отправку казенных караванов. Дошло до того, что служащих на царских заводах он подвергал у себя формальному наказанию кнутом и бил их “смертным боем”. Когда по этим поводам Татищев посылал к Демидову для “розыску” чиновников, то Акинфий без церемонии выпроваживал их, говоря, что “ему-де с капитаном много говорить нечего”.
Неутомимый Татищев опять послал с верным человеком в берг-коллегию жалобы на непокорного заводчика с приобщением копий не дошедших прежде рапортов. Наконец от коллегии пришло решение и между прочим резолюция: “Обо всех противностях Акинфия Демидова составить особую выписку”.
Но, вероятно, приезд более миролюбивого Никиты подействовал на Акинфия отрезвляющим образом, а может быть, Демидовы почуяли силу в Татищеве и испугались угроз берг-коллегии, – только отношения врагов с этого времени стали мягче.
По поводу жалоб на Демидовых о беглых людях и о том, что они не платят за них подушных, Татищев достиг назначения ревизии, еще в 1717 году ландрат Воронцов-Вельяминов насчитал всего у заводчиков до 4000 душ (обоего пола), в числе которых он обнаружил много беглых, тяглых и беспаспортных людей. По поводу заявлений ревизоров о нахождении у Демидова беглых местное начальство не раз посылало на заводы проверять людей, но все безуспешно: Акинфий, как и прежде, выпроваживал посланных, отказываясь дать нужные сведения “за недосугом по великому государеву делу”. Наконец, после всевозможных уверток и “противностей”, уже Никита, сделав переписные ведомости, уговорил подписать их посланного за ними дворянина Вильянова. Затем он удержал эти ведомости и, спустя уже долгое время, сдал их в берг-коллегию. При этом нетрудно было, конечно, старику схоронить концы в воду, и крестьяне его все оказались законно принятыми и купленными.
Но и Демидовы в борьбе с Татищевым не дремали: им во что бы то ни стало хотелось избавиться от своего сильного врага. У них были крупные благоприятели около самого царя. Один адмирал Федор Матвеевич Апраксин и то мог много для них сделать, не говоря уже о “светлейшем” Данилыче. Но, кроме Апраксина и знаменитого пирожника, сделавшегося впоследствии “светлейшим” князем и “герцогом Ижорским”, Акинфий старался и сумел угодить императрице Екатерине I, бывшей когда-то скромною служанкою пастора Глюка. По крайней мере, как мы уже знаем, эта государыня подтвердила за грозным, но умевшим прикидываться скромным и послушным, как ягненок, заводчиком потомственное дворянство, а Акинфий посылал ей ценные подарки и между прочим принес в дар 20 тысяч пудов “фонтальных труб” для Петергофа, к несчастью затонувших в Ладожском озере. Впоследствии мы увидим, что Акинфий заручился благорасположением и всемогущего курляндского герцога Бирона. Как известно, деяния наших капиталистов в прежнее время и теперь нуждались и нуждаются в предстательстве “сильных людей” и часто это предстательство действовало в ущерб законности.
Однако жалобы Демидовых на Татищева были основательны во многих своих частях: так, заводчики обвиняли “капитана” в учреждении “застав” и непропуске на заводы хлеба, отчего рабочие голодали и умирали. Тут, как и во многих других случаях, оказалась, как видно, справедливою поговорка: паны дерутся – у холопов чубы летят. Эти жалобы, поддержанные всемогущими благоприятелями Демидовых, сделали то, что Татищев был вызван в Петербург, а на Урал прислан для “горных дел” и для “розыска между Демидовыми и Татищевым, не маня ни для кого”, известный уже нам Геннин.
Вероятно, рыльце у Татищева было в пушку и донос невьянских хозяев изобличал его в таких вещах, за которые, как можно судить по рассказу самого “капитана”, ему грозили большие беды.
Геннин разобрал спор двух непокладистых супротивников, и хотя царь во многом уважил жалобы Демидовых, но и Татищеву вернул свое благоволение: он был опять определен на Урал, но для усовершенствования в горном деле временно командирован в Швецию. При своем “розыске” Геннин, в бытность в Невьянске, просил старика Демидова письменно изложить жалобы его и сына на Татищева. Но Никита от этого упорно отказывался, говоря: “Я-де писать не могу и как писать – не знаю: я – не ябедник”. После разбора ссоры между уральскими Монтекки и Капулетти Геннин писал Петру, что “Демидов-мужик упрям, ему не очень мило, что вашего величества заводы станут здесь цвесть, для того чтобы он мог больше железа запродавать, а цену положить – какую хотел”. Из этого же письма Геннина видно, что ему было “на государевы заводы смотреть сожалительно, и оные весьма ныне в худом порядке”, между тем как демидовские процветали.
Как бы то ни было, но Демидовы отделались на время от своего придирчивого начальника. Акинфий с ним встретился после, и Татищев припомнил заводчику прежние обиды; пока же он потребовал с него “за оболгание” несколько тысяч рублей, которые, вероятно, и получил полностью.
В заключение рассказа о столкновениях Татищева с Акинфием не можем не привести сохранившегося в документах разговора Петра с историком, – разговора, вполне характеризующего тогдашние взгляды на службу как на “кормление”. Когда Петр, по дошедшим до него слухам о взяточничестве нашего историка, прямо спросил об этом последнего, то Татищев не запирался и на основании текста из апостольских посланий доказывал царю, что насильно брать и вымогать – грех, а брать “в благодарность” – законно. И Петр, кажется, не прочь был согласиться с тонким диалектиком. Если и такие выдающиеся люди, как Татищев, смотрели снисходительно на “мзду”, то о других и говорить нечего: взятка была одиннадцатою заповедью всего тогдашнего чиновничества.