Гости провозгласили тост за первую помолвку в этом сезоне, после чего танцы были продолжены, а не танцующее общество разбилось на несколько кружков. При этом Раймонд Шелдон дал себя поймать мисс Хилдербрандт и сел играть в вист. Миссис Грэхем не было в числе гостей, не было и Патриции, а вожделеющие взгляды девиц ему уже порядком наскучили. Завершая партию, Раймонд вдруг заметил Джулиана Монтэгю, что-то говорящего Коре Иствуд. Виконт с удивлением заметил, как не похож на себя Джулиан: в его глазах было необычное для него выражение рабской покорности, надломленной слабости и потерянности. Черты его странно обострились, Монтэгю казался больным.

Сказав, что пропустит следующий роббер, Раймонд подошёл к сэру Чилтону, попросив его присоединиться к игрокам, сам же, проходя мимо Монтэгю и мисс Коры, услышал несколько слов Джулиана. Монтэгю говорил то, что мечтал бы сказать сам Шелдон — мисс Патриции, и тут услышал ответ мисс Иствуд, обратившей любовный лепет Монтэгю в шутку. Но именно — в шутку. Она кокетничала и посмеивалась над ним, спрашивала, не был ли он корсаром на Средиземноморье и не прячет ли под кроватью сундук с золотом и скелетом? О какой любви он говорит? Что любят пираты, кроме рома и бриллиантов?

Шелдон, несмотря на то, что над Монтэгю посмеялись, был склонен даже завидовать приятелю. Если бы он ощутил в тоне любимой женщины, обращавшейся к нему, такие игривые и тёплые нотки, он не выглядел бы таким потерянным, как Джулиан. Раймонд Шелдон приятно удивился, отметив, что мисс Кора, оказывается, умеет говорить не только светские банальности.

Но дальше слушать было неприлично — и Шелдон уединился на балконе, где, как вскоре выяснилось, его ждало ещё одно испытание. Раймонд отошёл за колонну и задумался, глядя в ночь. Он послал своего врача к Грэхемам и по его возвращении узнал не очень радостные новости. Клиффорд выразил опасение — зрение его нового пациента начало падать, что может грозить слепотой, врач уже наблюдал подобные случаи. Нога срастается правильно, но он всё равно опасается, что хромоты его новому пациенту не избежать. Сказанное заставило Раймонда проникнуться куда большим сочувствием к больному, нежели он испытывал вначале. Шелдон размышлял о том, что может сделать для Гэмфри, но тут за колонной послышались женские голоса. Разговаривали, как ему показалось, мисс Эннабел Тэлбот и мисс Глэдис Сейвари.

— Как ей удалось захомутать Кемптона? Кто бы мог подумать, что старый холостяк задумает жениться? И что он нашёл в Сесили?

— Да, хитрая ханжа с вечно опущенными глазками и дурацкими цитатами из проповедей Джеймса Фордайса… Сестрица твоя не промах, Глэдис.

Резкие голоса девиц смолкли, и Раймонд поморщился. Впрочем, чему удивляться? В свете в той или иной мере сплетничали все: мерзейшие особы, вроде мисс Эннабел, злословили омерзительно, скромные девицы судачили скромно. Шелдон подумал, что общество сумело утомить его быстрее, чем он ожидал. Тут его как бы случайно нашла леди Радстон. «Почему его милость виконт в одиночестве? Она видит, что он не создан, как и она, для общества. Здесь всё гнетёт, никто не ценит ума, добродетели, чести, все думают лишь о деньгах да титулах… Человеку с душой и чувствами здесь можно задохнуться» Ответить на эту тираду Шелдон мог бы только вопросом, что же в таком случае заставило вдову, не дожидаясь конца траура, заявиться туда, где все думают лишь о деньгах и титулах? Но памятуя свой ироничный пассаж в отношении мисс Коры Иствуд и выговор, полученный от отца, Шелдон заметил лишь, что она видит мир в чёрных красках… «Что, впрочем, вполне понятно. Она потеряла самого дорогого человека… кажется, только три месяца назад? Да, рана ещё, конечно, не успела затянуться, но, может быть, через несколько лет она ещё сможет посмотреть на мир более радостными глазами…»

Леди Радстон ещё раз убедилась в истинности своего умозаключения о молодом Шелдоне. Высокомерный наглец. Просто негодяй. Строит из себя принца. Но пятнадцать тысяч годовых… Она вздохнула. Сейчас ей приходилось довольствоваться пятьюстами фунтами в год, — это ей-то! То ли дело был Невил! О, как быстро — в одно мгновение — он потерял голову, каким был влюбленным безумцем… Этого с ума не сведёшь, что ни делай. Шелдон даже не заметил её новый веер, ни снизошёл до комплимента, не уронил ни единого лестного замечания о её внешности. Странно, но и на молоденькую вертихвостку Иствуд он тоже не смотрит. Что за пуритан выпускают из Кембриджа? И этот сокурсник его — Монтэгю, жаль, младший сын, — тоже не обратил на неё ни малейшего внимания, но тот хоть, сразу видно, потерял голову от Коры. А этот — пень бесчувственный. Сколько ему? Двадцать три? Или двадцать пять? Непонятно…

С этими мыслями она отошла от него, но в одиночестве он пробыл не более трёх минут.

— Добродетель, возможно, бесценна, но она не окупает себя, Лоренс, — услышал неожиданно Шелдон голос Вивьена Тэлбота, — люди не столько страдают от своих пороков, сколько от того, что им мешают ими наслаждаться.

— Да, но попробуй продекларировать подобное перед старыми моралистами и святошами, — заклюют. Не могу понять, то ли мораль присуща старым глупцам, то ли, напротив, всем глупцам свойственно под старость впадать в морализаторство?

— Что в лоб, что по лбу. Но, похоже, столь вожделенный для тебя графский сынок Шелдон в свои двадцать с небольшим — ничем от этих старых глупцов не отличается.

— Ну, у него есть достоинство, Вив, которое перевесит не только склонность к ханжеству, но и сотню других самых нестерпимых добродетелей — пятнадцать тысяч годовых. К тому же, ты слыхал? Его сиятельство Брайан Шелдон в прошлом году выкупил поместье Олдэби у разорившегося Стивена Бартона, а в январе приобрёл Лэдингплэйс, и даже, говорят, присматривается к замку Глумэвеньюз. С таким состоянием и собственностью можно позволить себе не только морализировать — но даже проповедовать добродетель с амвона.

Оба рассмеялись и быстро разошлись.

Шелдон задался риторическим вопросом, почему это каждый хочет иметь репутацию благородного человека, но норовит купить её, как правило, за чужой счёт? Потом тяжело вздохнул, опершись на перила балкона, долго смотрел в ночь. Едва он созрел духовно, он начал искать уединенной жизни, чтобы убежать от этих подлых и извращенных умов, которые потеряли дорогу к Небу. Но они всегда обретались рядом. Шелдон подумал было, что вполне может уже и откланяться, но после услышанного подходить к Тэлботу прощаться не хотелось, однако деваться было некуда, и спустя несколько минут он вернулся в гостиную.

Здесь вновь в центре внимания был хозяин.

— Эти французские безбожники пытались уничтожить самое важное — божественные принципы морали. Но ведь всё, что строится на безбожных и порочных принципах, рано или поздно разрушится. Истинная мораль — не в переустройстве мира, но в борьбе с собственной порочностью, — продолжал Вивьен, — вы согласны, мистер Шелдон?

«Лицемерие — всё же принципиальное признание и точное понимание нравственной нормы, при внутреннем презрении к ней», подумал, вспомнив слова своего университетского наставника Джеймса Хоупа, Раймонд, молча оглядев Вивьена.

И что-то в его взгляде, отяжелевшем и мрачном, даже чуть испугало Тэлбота.

Воистину, недобрая фея пошутила над мисс Энн Гилмор, своими чарами заставив её плениться на вечере у Сейвари тем, кого она увидит первым входящим в двери бальной залы. Первым вошёл Вивьен Тэлбот. Мисс Гилмор была покорена сразу, даже не отдавая себе отчёта в том, что происходит. Почему? То ли разгадка была в его улыбке, обнажавшей прекрасные зубы, то ли сам взгляд, которым Вивьен одаривал женщин, был нежен и мягок, то ли вкрадчивая и льстивая речь, обволакивая нежной паутиной женские сердца, очаровывала. Но что толковать об этом? Ведь даже премудрый Екклесиаст уверял, что четырех вещей он не понимает — пути орла на небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к девице…