Якоб (стоит за спиной у Пеэтера). Поваренные книги.

Пеэтер (изумленно). И все поваренные?

Якоб. Все. Немецкие, французские, польские, эстонские.

Пеэтер. Что это значит? Он же никакой не гурман. Скорее аскет. И почему они не стоят на полке? Почему он держит их под замком?

Якоб. Я не знаю.

Пеэтер (роется в предпоследнем ящике). Чистая бумага. Совсем чистая. (пропускает бумагу сквозь пальцы. Внезапно). Стоп-стоп — здесь что-то промелькнуло (вытаскивает письмо). Что это?

Якоб. Это не мое дело.

Пеэтер. Это письмо. Его почерк. Так ведь?

Якоб. Возможно.

Пеэтер. Кому это письмо?

Якоб. Читайте сами.

Пеэтер. Вы без очков видите лучше. (читает). «Высокопочтимый господин фельдмаршал, ваше сиятельство Бурхард Кристофорович!..» А подпись? Это же его подпись — Тимотей Бок?

Якоб. Нет, посмотрите повнимательней.

Пеэтер. Его!

Якоб. Не Тимотей, а Тимоти. Английское имя Тимоти. И не Бок. Смотрите внимательнее. Шок.

Пеэтер. И что это значит?

Якоб. Я не знаю.

Пеэтер. Ммм. А что в этом письме? Вы без очков видите лучше, чем я.

Якоб. Я чужих писем не читаю.

Пеэтер. Ах так… (читает с трудом). …«Прошу вашу светлость позаботиться, чтобы мое письмо с насущно необходимыми государству предложениями незамедлительно попало в руки высших авторитетов. Самая сферическая добродетель моего самого верного друга Ивана Диаволовича» — кто это? — «есть лишь ему одному присущее» — кхм… — «умение засевать Фукидидов» — Фукитидов — черт — органной музыкой. «И если вашему сиятельству потребуется назначить Высшего имперского арбитрата Честности на соответственно несомненно сверхдоходную должность, то было бы инфамно забыть нашего дорогого дядюшку Петра Павловича. Ибо кто же еще заслуживает большего уважения, чем наши сверхмилые родственники». Что за черт Петр Павлович — … ах, да… Кхм… А кто такой фельдмаршал Бурхард Кристофорович?

Якоб. Думаю, что Миних.

Пеэтер. Но ведь Миних умер.

Якоб. Ну, лет семьдесят назад.

Пеэтер. Кхм… (кладет письмо между чистыми листами назад. Открывает последний ящик. Вынимает связку бубенчиков). А это что такое?

Якоб. Бубенчики.

Пеэтер рассматривает бубенчики.

Якоб. Давайте, подчитаем, сколько их.

Пеэтер. Зачем?

Якоб. Чтобы знать, на сколько шутовских шапок их хватит.

Пеэтер (кладет вещи назад в ящик, закрывает на замок ящики и письменный стол). Ну, будете им говорить или нет — ваше дело. Только, если не станете рассказывать, то…

Якоб. Не беспокойтесь. Я расскажу в любом случае.

Сегодня ночью видел сон. Я на этих страницах стараюсь не писать о совсем личном. Но это сноведение. каким оно не было бы глупым, в какой то мере порождено обстоятельствами нашей старинной жизни.

Я видел утро, будто Риетта пришла ко мне в спальню сюда, в Кивиялг. После ее отъезда, а с него прошло уже полтора месяца, я стараюсь о ней не думать, и, против ожиданий мне это удавалось. Я не написал ей ни одной строчки (я даже не знаю, куда я мог бы ей написать)И она, хотя ей известно, где я нахожусь мне не писала. и так лучше.

Сегодня под утро она вошла в мою спальню. Точно такая, какая она есть. какой бывала в радостные минуты. В руке у нее был белый узелок, и ее бело-голубое, в черных точечках платье оставляло дразнящее открытыми стройную шею и полные плечи. С милой улыбкой она развязала узелок. Но то что она вынула из белого платка-вздрогнув от ужаса, я заранее это почувствовал, — не была половинка миндального кекса. Это была голова императора Александра с очень бледным, почти белым лицом, может быть, из гипса, но с кровоточащей шеей… Риетта сказала.

— Видишь, Якоб, мой отец мёртв. Теперь уже нет ничего, что могло бы тебе препятствовать.

Она поставила ни то императорскую, ни то отцовскую голову на овальный столик перед диваном, и я подумал. Теперь она запачкает мой стол кровью, и если кто-нибудь это заметит, то только один Бог знает, что может произойти… Когда я повернулся, чтобы высказать ей упрёк, я тут же умолк от радостного испуга. Именно от радостного испуга, помню. Потому что Риетта высокого перешагнула через ворох упавших с неё одежд. Она была ослепительна обнажена и в воздухе между нами держала белый платок, чтоб я не видел её лица, она подошла ко мне и бестыже села на меня верхом… Какой бред!

Пеэтер. А а, к нам соизволила зайти госпожа Ээва… Ну, как идут дела у нашего философа?

Ээва. Нормально.

Пеэтер. Надо же, у безумцев дела идут нормально. Интересно… Эльси, я уезжаю к Лилиенфельду и приеду вечером (целует жену в лоб и уходит). Ээва закрывает за ним дверь.

Ээва. Эльси, я хочу с вами поговорить (садится рядом на диван). Эльси, вы все еще почитаете Тимо? Вы же любите его?

Эльси. Конечно! Пусть они говорят, что он, простите, позор семьи. Но он же был гордостью семьи! И он мой брат!

Ээва. И вы из-за него страдаете?..

Эльси. О господи, Ээва, вы же знаете это лучше других… Сказать по правде — я вами восхищаюсь все эти годы. Ваши поездки к Жуковскому, к министрам, к матери императора — особенно теперь…

Ээва. И вы страдаете вдвойне, Эльси — я ведь вижу. Ведь вы любите и своего Пеэтера…

Эльси. Он ведь мой муж…

Ээва. А тиранство Пеэтера над Тимо причиняют вам страдания… И донесения, которые он пишет на Тимо…

Эльси. Он во сяком случае не делает из этого тайны! Для этого он слишком честный!

Ээва. И все же все удары по Тимо — половину он даже не замечает — ударяют и по вас. При вашей гордости это очень страшно!

Эльси (рыдает). Ах, Ээва, вы единственная, кто это понимает… Поверьте, мое положение ужаснее чем ваше, потому что вы знаете по крайней мере, где вы стоите…

Ээва. Эльси, мы все можем этого избежать.

Эльси (плачет). Как?

Ээва. Если вы нам поможете.

Эльси. … Каким образом?

Ээва. Я не прошу, чтобы вы поклялись мне, что будете молчать. Вы будете молчать так или иначе. Ведь вы урожденная фон Бок. И это вопрос жизни, спокойствия и счастья нас всех — вашего и нашего. Мы решили бежать за границу. Тимо, Юри и я. Представьте. если мы уедем, мы приобретем спокойствие и вы тоже. Тимо освободится от слежки и грубости Пеэтера, получит приличное лечение, почувствует себя свободным. А вы не будете молча осуждать Пеэтера…

Эльси (после паузы). Но боже упаси, я не выдам вас Пеэтеру! Если Тимо так решил…

Ээва. Я знаю. Но вы должны нам помочь.

Эльси. Как?

Ээва. Мы скажем, что уезжаем в Харьюмаа к в гости к Радингам. Но Пеэтер нам не даст согласия. Он скажет, что только в его сопровождении. Постарайтесь увезти его осенью отсюда на неделю.

Эльси. Как вы себе это представляете… его…

Ээва. Вы уезжаете к родственникам в Таллинн или все равно куда — чем дальше, тем лучше. Вам же Пеэтер разрешает. И тогда извещаете его, что тяжело заболели. Или како-нибудь врач известит об этом. Вы совершенно ослаблены, почти при смерти. Кровотечение или еще что-нибудь — каждая женщина сумеет сыграть на этом, если на карту поставлено все — ваше спокойствие, судьба вашего брата, репутация вашего мужа в ваших собственных глазах. И Пеэтер — он же заботится о вас — помчится прямо к вам, и вы продержите его там неделю. А когда вернетесь назад — нас уже не будет… Представьте, какое это освобождение…