За Французом всюду ходил Николя, верный друг, с которым они облазили все скалы на побережье (и их с Марией грот; притворялся, будто видит впервые). Просить приятеля отвязаться было неловко, но тут пришла счастливая идея: миссия требует. И врать не пришлось. Николя тут же посерьёзнел и сказал, что все понимает, и Пушкин может на него рассчитывать. А Пушкин в третий раз подумал «Ай да Раевский!», думая об Александре Николаевиче. Сейчас остро не хватало Александра Раевского с его умением всё устраивать.

Трактир «Русалка» обнаружился в захолустной, рыбацкой части города, недалеко от татарских саклей. Александру он понравился больше Екатеринославского кабака. Здесь тоже пили, тоже висел в воздухе тяжелый смрад, но была ещё развешенная над дверью рыба, чучело чайки и много людей, совсем не похожих друг на друга, в отличие от посетителей всех прочих заведений подобного рода, виденных Пушкиным. Маскироваться Француз не стал, рассудив, что слух о приехавшем поэте все равно дойдет, и лучше показаться экстравагантным гостем из столицы, чем подозрительно быстро слившимся со средой пронырой. Зашел в трактир в хорошем костюме, в немыслимо модном соломенном цилиндре.

Внимание он не слишком привлек. Народ собрался деловой, уставший после жаркого дня. На Пушкина оглянулись двои или трое и тут же утратили к нему интерес. Почтительно склонился перед ним только половой. Александр заказал рыбный суп и пиво и стал смотреть и запоминать.

Пиво оказалось премерзким, никуда не годным, но суп, хоть и вонял тиной, Пушкина заинтересовал. Выцедив пару ложек, Александр понял, что его привлекло: вкус настоящего моря. Кажется, если зачерпнуть черноморской воды с солью, рыбой и водорослями, получится именно такой суп.

Рыбаков научился отличать быстро. Неспешный говор, просоленная, темная от въевшегося пота одежда, загорелые и обветренные лица, старые и новые порезы на руках (от сетей и рыбацкого ножа, — догадался Пушкин).

— Бывай, Аркаша, — сказали из угла.

Вот так, сразу повезло?

Названный Аркашей мужчина подходил под описание. Был он на вид лет тридцати пяти, ростом чуть выше Пушкина, сутулый, с грубыми рабочими руками сплошь в светлых шрамах. Рыбак рыбаком. Он только начинал пить, и видно было, как основательно подходит к этому делу. Первый стакан Аркадия не пробрал, он налил второй (мутная, почти молочного цвета жидкость, от которой несло сивухой за версту); второй пробрал; был налит и третий, выпитый уже по накатанной. Лицо рыбака разгладилось, в глазах появился блеск. После четвертого стакана блеск пропал, появилась рабочая сосредоточенность: пил, чтобы пить.

Наблюдать за ним дальше Француз не стал; поднялся, бросил на стол деньги и удалился.

Избаловало меня общение с А.Р., подумал он (так в уме и называя Александра Раевского: А.Р.). Пока бесценный помощник прочёсывает Феодосию, надо соображать самому. И первое, что следовало сообразить: Аркадий вполне мог оказаться под наблюдением, мало ли утечек информации было; Броневский говорил, что составлял списки агентов не один раз. А поставить себя на место наблюдателя:

1) Аркадий, давно позабытый Коллегией, тихо спивается

2) Подходит столичный поэт, который по всему знать Аркадия не может

3) Общаются

4) Поэт уходит, удовлетворенный разговором

5) Подозрительный ты какой-то

Тут Пушкин понял, что знает, как избежать подозрений. Довольно будет прийти в трактир не одному, а в компании непричастного к разведке Николя, и пусть шпионы Зюдена подавятся. Следить за ними с Николя можно будет сколь угодно: двое друзей, желательно пьяных, подойдут к рыбаку, обознавшись или шутки ради — всё равно. Занесло Петербуржских повес в провинциальную пивнушку. А кто повесы? — юный гусар, сын героя отечественной войны, с ним его друг, ссыльный поэт и мелкий чиновник Пушкин; ничего примечательного.

— Фу, Саша, куда ты меня притащил?

Николай Николаевич-младший был не то чтобы не рад, но чувствовал, что легко прожил бы ещё не один счастливый год, не появляясь в трактире «Русалка».

— Сам не знаю, тут есть местный колорит. Выпивка у них не лучшая, но чтобы спиться и умереть — как раз.

Николя вдруг подумал, что Байрон бы оценил такие места. Здесь был дух изгнания, который Саше должен быть особенно близок, а Николя не собирался уступать старшему товарищу. Было заказано пиво для пробы; оно, никому, конечно, не понравилось. Тогда Саша попросил принести чего покрепче; Николя пригубил, задохнулся, медленно выпил и, морщась от дикой горечи, просипел:

— Мне не нравится.

— И мне, — согласился Пушкин. — Сейчас мы с тобой выпьем за скорейшее возвращение к старушке «Клико» и пуншам.

Таким образом в 16.43 был поднят их первый тост.

17.00. Пробил пятый час пушкинский «Брегет», и выпили за дружбу, благодаря которой так быстро проходит время в беседе.

17.02. И за успехи в любви.

Потом Николя помрачнел, на вопросы Александра, в чём дело, не ответил и

17.17. Выпили за изменниц и кокеток, которые не дают покойно спать добрым гусарам на грешной земле.

Пушкин подтвердил, что женщины и впрямь портят сон, но украшают жизнь и пусть продолжают в том же духе; хоть бы любовь и не всегда случалась обоюдной, — на что Николя сообщил, что-де любовь есть яд, а женщины…

17.33.За отравительниц наших душ.

— Je proteste, — поднял руку Пушкин. — Повторяющийся тост.

— Так ведь всё с ними повторяющееся, — заметил Николя. — Всякая новая страсть ничем не отлична от прежней.

— Что же, Nikolas, как ее имя?

— Эльжбетта.

— ??

— Она полячка.

Половой снова предложил пива; на сей раз Николя велел принести, а Пушкин отказался.

— Не буду я пить за твою Эльжбетту. Я ее даже не знаю.

— Я не предлагал, ветренница этого не заслужила.

— В таком случае

17.46. За рыбаков!

— Почему за рыбаков?

— А вон их тут сколько.

Николай Николаевич был уже готов и на тост отреагировал спокойно: за рыбаков так за рыбаков.

18.20. За нас.

Николай Раевский возился над новой порцией закуски, все менее его занимавшей. Мальчик совершенно не умел пить. Неведомы были ему простые истины питейного искусства: закусывать плотно, налегая на горячее, пить только водку после пива, но никак не наоборот, а главное — думать, всё время думать, чтобы не дать мозгу опьянеть.

Аркадий сидит на своем, видимо, любимом месте.

Когда хлипкий чёлн застольной беседы бросил якорь на рыбацкой теме, Пушкин решил, что можно начинать.

Нетвёрдой походкой он подошел к столу, за которым остался один Аркадий, и, споткнувшись, упал на стол; поднялся, цепляясь за рыбака, и радостно объявил:

— Вот! Хороший человек! Большого вам… э-э… улова.

— Ик, — согласился хороший человек.

Тогда Александр наклонился к самому его уху и шепнул:

— Вы — Аркадий Вафиадис? Я к вам от Броневского.

— Правда? — не поверил Аркадий.

И тут над ними нависла расплывающаяся фигура, схватила Аркадия за воротник, подняла и, обернув к себе лицом, произнесла:

— Пора платить.

Зюден? Нашёл? Стоп-стоп-стоп, два помножить на три — шесть, in vino veritas, epistola non erubescit, очнулся русский, перед ним, с приветом нежным и немым стоит черкешенка младая. Cogito, ergo sum. С него просто требуют денег.

— Я — Аркадий!.. — отчаянно, как перед казнью, взглянув на Пушкина, произнес рыбак, затем вырвался из рук трактирщика и кинулся к выходу. Налетел на скамью, упал и тут же был схвачен.

— Пустите его, — попросил Пушкин, видя, как двое половых обшарили Аркадия, денег не нашли и приготовились бить.

— Он не платит третий день, в долг ему больше не дают.