— Вы имеете в виду свержение турецкого господства в Греции?

— Ну что вы! Этого я жажду всем сердцем, и это ни для кого не секрет. Что ж в этом смешного? Постараемся убедить государя в том, что только инициировав патриотические движения в Бессарабии и на Балканах… ну и в Греции, да, мы сможем потеснить Порту. И цель наша — исключительно упрочить русское, христианское влияние в оных областях. И пусть господин министр попробует сказать, что это не будет благом для русской политики.

В это время в Неаполь уже входили карбонарии, но Иоаннис пока не знал этого; он только думал о том, что Испания и Италия должны стать примером, и пусть средиземноморская вода разольётся мировым потопом свободы, и пусть однорукий друг Ипсиланти поднимет «Этерию» — как бы только император с его растущей пагубной любовью к «Священному Союзу» не сделался под австрийским влиянием окончательным противником конституции. Императора следовало осторожно разубедить, не переусердствовав в этом и излишне не рискуя. Дегустация вина урожая 24-го года всё ещё входила в расчёты главы Колегии Иностранных Дел, статс-секретаря Иоанниса Каподистрии.

Со всей серьёзностью отнёсся Николя к новому, свалившегося на него делу. Молодой гусар сознавал, что Пушкин не вправе рассказывать сути своей миссии, однако очевидно было, что дело государственное; это смущало — Николя не мог вообразить Пушкина слугою царя или министров, ловящим инакомыслящих, — не мог главным образом потому, что инакомыслящим был сам Пушкин. Обдумав всё как следует, пришел к выводу, что тут замешана иностранная разведка.

Пушкин же пребывал в странном состоянии, близком к болезненному бреду: наклёвывались стихи. Отвлекаться на них он себе запретил, но в голове упрямо вертелась идиллия Мосха; переводить её намерений не было, но, вдохновленные ею, родились строки:

И так далее. И как прикажете работать.

Он сидел под кипарисом и царапал ногтем по песку наброски будущего стихотворения.

— Кипарис ты мой, кипарис, — обратился к дереву Пушкин, не до конца ещё опомнившись от поэтического забытья, — подскажи мне, миленький, как перестать думать о стихах и начать думать о работе?

— Я на минуточку всего, — смущенно оправдывался Француз.

(хотел, видно, сказать другое слово, но сдержался)

— Хватит, — сказал Пушкин, поднимаясь. — Понял. Пойду трудиться.

Подходила к концу вторая неделя пребывания в Юрзуфе, и, когда надежды на сколько-нибудь ценную информацию почти не оставалось, принёс добрые вести Николя.

Во время очередного визита к новоиспечённому секретному агенту Аркаше-башмачнику удалось выяснить:

Некий штабс-капитан едва не стал участником драки на рынке. Вступился за цыганку, на которую нападал какой-то горожанин; она-де украла его перстень. Штабс-капитан, сопровождаемый адъютантом, прибежал на крики пойманной цыганки и чуть не избил горожанина, поднявшего руку на женщину. Несколько дней спустя того же штабс-капитана видели в компании пьяной девки, и он, ничуть не таясь, говорил, что зовут его Дорин Рыул, и в нём течёт пламенная валашская кровь. Но и это было ещё не всё.

Дороги в Крыму были для сапожников чрезвычайно выгодны: на них мгновенно портилась любая, даже самая крепкая обувь. Штабс-капитан Рыул много ходил пешком и тоже пал жертвою Крымской земли — у него стала отрываться подметка. Так он попал в лавку Аркадия Стеклова. Стеклов бы не догадался ни о чём, но его удивил странный мягкий акцент в речи заказчика.

— Откуда пожаловали, вашбл…дь? — ласково спросил Аркадий, чтобы клиент не скучал.

— Все желают знать, откуда, — последовал ответ. — Молдавия, парень, вот я откуда пожаловал.

Аркадий редко думал, но тут что-то в его голове сместилось, и в глазах засверкали двадцать (двадцать пять?!) рублей — сумма фантастическая, какую не заработать за всю осень. На эти деньги Стеклов планировал жить с Дашей, как цари живут.

И голова заработала.

Когда молдаванин вышел, Аркадий быстро закрыл лавочку и побежал вслед за ним. Вспомнилось, что могут убить. Этого Аркадий не хотел, посему, поймав какого-то мальчишку, сунул ему копеечку и велел идти за военным, а после доложить, где тот живёт.

Мальчик далеко не ушёл: военного остановили через четыре дома. Остановил, судя по всему, адъютант («дядя военный, но не такой главный, двух лошадей держал»). Сказал примерно такое:

— Ваше высокоблагородие, выезжаем немедленно. Аргиропуло будет ждать в Ялте.

(- Кто таков Аргиропуло, я не понял, — сказал Николя.

— Это влиятельная фигура среди местных греков, — пояснил Александр, думая, насколько проще было бы сразу обратиться к этому Аргиропуло; но грек мог быть под наблюдением Зюдена).

…И военный с адъютантом тут же ускакали.

— Врёт, — сказал Пушкин.

— Кто?

— Аркадий врёт. Слишком всё гладко. Он просто хочет двадцать пять рублей.

— А откуда узнал про Аргиропуло?

— Кто ж его не знает.

— Да… — Николя задумался. — Боюсь, ты прав.

— Не вру! — крестился Аркадий, прижатый Французом к стенке лавки. — Истинный крест, господин Сверчок, господин Тюльпан, не вру.

— Что, запомнил ты Рыула?

Аркадий кивнул.

— Описать сможешь?

— В мундире, в сапогах со шпорами.

— Да лицо же, дурья твоя голова.

— Обыкновенное лицо. В усах.

— Опиши так, чтоб я узнал.

И Аркадий сдался. Он не умел описывать внешность. Ему не хватало слов.

— Рисовать умеешь?

— Чегось?

— Рисовать! — Пушкин выхватил из рукава нож (Аркадий и Николя отшатнулись) и наскоро вырезал на створке ставен портрет Аркадия. — Вот так. Сможешь?

Сапожник замотал головой так, что казалось, она сейчас оторвется и улетит через окно — в страну, где живут люди, не имеющие таланта в живописи.

Пушкин протянул Аркадию нож, и Стеклов дрожащею рукою выцарапал кружок с большими глазами и точкой посередине. Подумав, дорисовал под точкою усы; рот же счёл деталью пренебрежимой).

— Bordel de merde… поедешь с нами.

— Это почемусь, господин Сверчок?

— Потому что, если ты врёшь, признайся лучше сейчас. Потом хуже будет. А если не врёшь и хочешь получить свои деньги, — как мы без тебя узнаем Рыула? Портретист из тебя не очень.

Стеклов опустил голову и вздохнул:

— Будь по-вашему. Только и вы не обманите.

— Что с тобою делать. На, держи, — Француз выдал Аркадию ещё пять рублей, и сапожник повеселел.

Выезжать в Ялту следовало в тот же день, но это необходимо было как-то объяснить Раевским; к тому же неизвестно было, надолго ли придётся задержаться. Не было рядом Александра Николаевича; тот бы мигом всё уладил. Но некоторые навыки Пушкин успел у Раевского перенять.