(- Кстати, что вы сейчас пишете?

— Набрасываю поэму, может статься, тут и закончу, впрочем, могу и протянуть ещё год).

Наутро в комнату к Французу пришёл Раевский.

— Есть новости.

Александр, только закончивший подпиливать ногти, встрепенулся:

— Что, говорите.

— Якушкин должен приехать к зиме, ближе к бабкиным именинам. Так сказал дядя.

— Вы всё-таки открылись ему?

— Я не говорил, что он сказал это мне. Я попросил разузнать Аглаю.

— Эту? «Говор-рите по р-русски»?

Раевский как-то особенно желчно ухмыльнулся.

— Она прекрасная женщина, en tous points. Без предрассудков, и на неё можно положиться в делах, которые ей непонятны. Иначе, конечно, проболтается.

Они тайные любовники? Как же удаётся держать это тайною в доме, полном родни?

Раевский не переставал удивлять.

А всё было гораздо проще.

Комната Аглаи Давыдовой, вечер.

Всюду стоят ширмы, висят занавеси; прямо посреди комнаты понаставлены шкафы с комодами, точно заграждения на пути врага. Из комодов время от времени поднимается то кивер, то цилиндр, то вовсе конский плюмаж. Не сразу видна в сей странной обстановке Аглая. Она сидит где-то у зеркала, нанося румяна.

Появляется некий драгунский Офицер.

Офицер. О, возлюбленная, моя, я пришёл к тебе!

Аглая. Жорж! Ужели ты, верный друг! Ну иди же ко мне!

Тянется для поцелуя; но тут появляется Александр Львович. Тотчас с его появлением вся декорация волшебным образом пропадает. Остаётся обычная комната с кроватью, платяным шкафом и трюмо с тройным зеркалом.

Александр Львович. Аглая, жена моя! Или ты стосковалась по мне?

Аглая. Я занята, видишь, не мешай.

Александр Львович. Утром Николай приглашает на верховую прогулку до реки, поедешь ли?

Аглая. Ах, милый, я себя ужасно чувствую. Верно, останусь дома до вечера.

Александр Львович. Ну, я пошёл. (уходит; комната снова полнится ширмами и шкафами)

Аглая. Вот и молодец. (поёт)

(встаёт и кружится по комнате меж занавесей)

Вновь является Офицер, Аглая заталкивает его в шкаф.

Аглая. (в сторону ширмы) Ну же, драгоценный, не таитесь, вы не шило в мешке. Выходите!

Тут же из-за ширмы выходит 2-й Офицер, на сей раз уланский.

Офицер. Аглая, милая, предадимся ль мы сегодня безумной страсти?

Аглая. Предадимся, голубчик, непременно предадимся! (поёт)

Въезжает на коне Александр Раевский.

Аглая. (прячет 2-го Офицера за ширму) А ты кто?

Раевский. Я — Александр Раевский, живу тут.

Аглая. Что ж — мы с тобой планировали что-то на нынешний вечер?

Раевский. Пока нет.

Аглая. (строго) Что вы в таком случае тут делаете? Вас могут увидеть! Ах!

Раевский. Но если ваше сердце сейчас свободно…

Аглая. (в сторону) Ах, дорогуша, в этой стране ещё никто не смог занять его полностью, всегда оставалось место… (Раевскому) Говорите: что вам угодно?

Раевский. Только скажите, не мучайте, верно ли это, что вы влюблены в Якушкина?

Аглая. В кого?

Раевский. Не притворяйтесь, не топчите осколки моего сердца! (спрыгивает с коня и бросается к Аглае) Только признайтесь!

Аглая. Тише, дорогуша, вы наломаете дров.

Раевский. (выхватывает из-под комода дрова и вправду принимается их ломать) Я влюблён в вас давно и безответно, но сегодня я узнал, что к вам едет Якушкин, этот Казанова, этот дон Гуан, этот…

Аглая. (с интересом) Поподробнее, прошу вас.

Раевский. Я позабыл остальных знатных любовников.

Аглая. И он так хорош, как вы говорите?

Раевский. Даже лучше.

Аглая. И он едет сюда?

Раевский. Да, прибудет, только не знаю, когда именно. Ваш деверь, Василий Львович, непременно должен знать.

Аглая. Я узнаю, спасибо…

Раевский. Я не смею становиться между вами и Якушкиным. Но, прошу, скажите, уделите ль вы мне хотя бы немного времени до его приезда?

Аглая. (проходит мимо шкафа, на ходу заталкивая туда выпадающего кавалергарда) Ах, голубчик, до приезда Якушкина я вся ваша.

Раевский. И вы скажете, сколько времени я смогу наслаждаться вашим обществом, пока Якушкин не разлучит нас?

Аглая. Ну, раз вам это интересно… Ах, что мы всё о нём да о нём! Ты тоже хорошенький! Иди же ко мне!

(Раевский кидается к Аглае, и они вместе падают за груду подушек. Оттуда слышится, как Аглая поёт) -

Пушкин, при всём своём опыте, не научился ещё понимать таких женщин, как Аглая, поэтому то, что подробности получения Раевским ценных сведений остались для него загадкою — невелика беда.

— Нет, скажи, что ты шутишь.

Брюс, взмокший под майским солнцем, расстегнул воротник и, доковыляв до дивана, рухнул на него, вытянув длинные ноги чуть ли не на середину комнаты.

— Не шучу, — он вытащил из-за обшлага платок и промокнул потное лицо. — И клянусь, это не мой ребёнок.

— Верю, что не твой, — Трубецкой поглядел на мальчика, стоящего у входя и ковыряющего лепнину на дверной раме. — Но каким бесом его к тебе принесло, и какого беса я теперь должен…

Брюс закашлялся. На четвёртом десятке отважный генерал-поручик Семёновского полка, кавалер Анны и Александра, ни с того ни с сего начал плохо переносить жару. Начинаем сдавать позиции, — подумал Трубецкой, — ещё лет десять и сделаемся старой гвардией, годной только в качестве подставки под ордена.

— Не скажу ничего, прости. Уф-ф, — Брюс отпил поднесённого лакеем лимонаду. — Жарко-то как. Иван!

Мальчик без интереса повернул голову.

— Что ты о себе скажешь?

Ребёнок что-то промычал.

— Яснее говори, как тебя учили!

— Я Ваня, — сказал мальчик, пиная носком что-то на полу.

Трубецкой приблизился и принялся рассматривать его, как диковинное насекомое.

— А по батюшке?

— Никитич.

— Никитич? Это кто же этот Никита?

— Отчество я выдумал, — сказал Брюс.

— Яков! Ты не знаешь, кто его отец?

Яков Брюс посерьёзнел.

— Знаю. И как раз поэтому Ванька у меня больше жить не может. Снова тебя прошу и заклинаю жизнью своей — возьми его и воспитывай, как своего.