— Откуда вам знать? — искренне удивился Пушкин. — Поэты-то здесь я и Василий Львович.

В углу кашлянул Александр Раевский.

— Я читатель, — с достоинством ответил Орлов.

— Так я же не лезу с рассказами, по какому правилу выбираю читателей.

Раевский закашлял громче.

— Пушкин! Народ вас любит, — Орлов не выглядел задетым, но всё более увлекался. — А вы оспориваете методы, по которым он выбирает, кого любить.

— Причём тут я! — почти возмутился Александр. — Сколько поэтов лишены народной любви потому, что их стихи, представьте, слишком сложны! Сколько прекрасных талантов!

— Для них нужно особое общество читателей, — сказал Раевский.

— Как и для мыслящих людей вообще, — согласился Василий Львович. — Нужно общество, отдельное от дураков, ну.

— Это, увы, невозможно, — Раевский поднялся. — Я спущусь к родным, посмотрю, не утомились ли.

Француз вышел через пять минут. Тут же высунувшийся из-за двери А.Р. утащил Пушкина в комнату.

— Что за чёрт, Раевский? Вы с самого начала подстерегали меня?

— А что ещё делать. Не стану же я просить вас отойти со мною.

— И что вы хотите сказать?

Раевский привычно потёр переносицу, сдавленную очками.

— Сейчас там не произойдёт ничего важного. Александр Львович ни в каких тайных организациях не участвует, дамы тем более. Разговор состоится, когда соберутся вчетвером — Орлов с адъютантом, Василий Львович и Якушкин. Прошу вас, постарайтесь и вы влиться в их компанию. Вы только что едва с Орловым не поссорились.

— Предлагаете быть теперь со всем согласным?

— Сами придумаете, Пушкин, в самом-то деле! Вы мой руководитель, а не я ваш!

Стёкла мансарды дрожали от песни Василия Львовича. Пока он пел, Якушкин перебрался ближе к Орлову и шепнул ему на ухо:

— Этот полковник и Пушкин, его друг, — кто они, по-вашему?

— Вы уж и в них подозреваете провокаторов?

Якушкин расширил свои чистые глаза ещё больше обычного:

— Они будут частью нашей компании, и если вы планируете обсуждать что-то с Давыдовым, нужно решить, допускать ли их хоть близко…

— …А-а-р! — донеслось из-за двери сквозь пение Василия Львовича.

— Что? — повертел головой Орлов. — Тихо!

— Пожа-а-а-р! — кричали из коридора.

На несколько секунд все умолкли, потом Василий и Александр Давыдовы одновременно сорвались с места, женщины завизжали; в дверях началась давка. Первым, кому удалось выбраться с мансарды, стал адъютант Охотников.

Над лестницей вился дым; сразу было не разобрать, откуда он идёт. Охотников услышал снизу шум и крики Пушкина: «Скорей!», прыгнул через перила и, увидев, наконец, пожар, закричал:

— Горим! Комната Якушкина горит!

Раевский пытался открыть дверь, из-под которой валил дым и смердело почему-то горелой шерстью.

— С дороги, — Охотников разбежался и впечатался в дверь плечом. Хрустнуло дерево, и покатился по полу гвоздь из выбитой петли. Пушкин, Раевский и Охотников ворвались в комнату; со всех сторон уже неслись шаги и голоса бегущих на подмогу.

Главным источником дыма и вони оказалась перина. Помимо неё горел секретер, книги на полках возле него, ближняя к постели сторона прикроватного столика и занавеска.

Набежали слуги, Никита притащил оставшиеся с застолья вёдра со льдом и вытряхнул их над постелью Якушкина.

Сам Якушкин попытался открыть секретер, всё более уподобляющийся высокому костру, но его поймал Александр Раевский.

— Куда? Руками? Тут впору баграми ломать.

— Отойдите все! — Охотников протолкался к секретеру и принялся махать мундиром, стараясь сбить пламя, но зацепился за стоящий рядом стул. Стул и секретер затрещали и рухнули на Охотникова. Николай Раевский-младший и Орлов схватили адъютанта за руки и выдернули из-под горящих обломков, сверху на них опрокинули полный чан ухи (принёс находчивый повар), и Охотников был спасён.

Пушкин сорвал занавеску и прыгал на ней, пока подошвы не начали дымиться. Николай Николаевич-старший вытащил задыхающегося Охотникова в коридор. Подбежала Аглая и стала тормошить пострадавшего:

— Ca va? Mon Dieu, vous avez mal? Вы ещё гор-рите?

— Отпустите его, — Катерина Раевская с трудом оторвала Аглаю от адъютанта и протянула мокрое полотенце.

— Благодарю, — выдавил Охотников сквозь кашель.

Пожар тем временем был побеждён. Кровать сгорела почти полностью. От секретера осталась горка обугленных досок и медных замков. На горке сидел чёрный, как арап, Якушкин и, обжигая пальцы, рылся в обломках. Пушкин, тоже вымазанный в саже, пусть и не так заметной на смуглой коже, вытаскивал спасённые из огня книги и передавал их Николя. Дамы хлопотали над Охотниковым и Александром Раевским, обжёгшим руку.

— А отчего пожар-то был? — спросил Пушкин, вынеся последнюю стопку книг. — Иван Дмитриевич, вы что, свечку потушить забыли? Иван Дмитриевич, где вы?

Якушкин восстал из пепла и сказал, размазывая сажу по лицу:

— Письма! Письма сгорели!

Что за письма, Якушкин говорить отказался, только хватался за голову и повторял:

— В ларце были заперты… Заперты ведь были…

— Иван Дмитриевич, вы свечку не погасили?

Якушкин отмахнулся от предложенного полотенца.

— Так не ототрусь, только замараю… Гасил я свечку. Я и зажёг-то на минуту всего, когда заходил переодеться, и тут же потушил.

— Обратите внимание, — Пушкин поднял с засыпанного пеплом и щепками пола подсвечник. — Следы воска.

— И что? — удивился Александр Львович.

Подсвечник стоял на секретере или на прикроватном столике? Если на столике, то понятно, как загорелась кровать, а по занавеси огонь перекинулся на секретер. Или наоборот?

— Когда всё загорелось, подсвечник, видимо, упал и закатился в угол. Поэтому воск на нём остался не растаявший. Смотрите, — Пушкин пронёс бронзовую чашечку перед глазами собравшихся. — Вот тут остались капли воска, значит, свеча горела достаточно долго, чтобы натекло. Иван Дмитриевич, вы оставляли свечу на столике или на секретере?

— На секретере, кажется. Да, определённо там.

— Окно открывали?

— Что? Окно? Нет. Пушкин, если позволите, я схожу умыться…

— Странно, — сказал Александр. — Если бы окно было открыто, свечку могло бы сбить ветром.

— Так оно, верно, и было, — согласился Николай Раевский-старший.

— Однако Иван Дмитриевич говорит, что гасил свечу, а окно было закрыто.

— Забыл, — пожал плечами Александр Львович. — Эка невидаль. Слава Богу, огонь не разошёлся.

Старуха Давыдова, мирно продремавшая всё время на своём диване, отнеслась к известию философски.

— Ах ты, Господи помилуй, но ведь это сгорели нежилые апартаменты?

Узнав, что сгорела комната для гостей, старуха перекрестилась и сказала, что это прекрасно, это очень повезло, что у них в доме почти не бывает гостей.

Когда все вымылись и переоделись, был вторично допрошен Якушкин. Он божился, что свечу, выходя, гасил, а окно не отворял. Это подтвердил Николя, который открыл после пожара прежде запертое окно, чтобы проветрить задымлённое помещение.

— Александр Сергеич видит тут странность, — сказал Орлов, — и я с ним согласен. Неприятно сие говорить, но я подозреваю поджог.

Поднялся шум.

— Сами посудите: в закрытой комнате ни с того ни с сего загорается бюро, где лежали очень ценные для Ивана Дмитриевича письма…

— Что ж это за письма такие? — Александр Львович вертелся от любопытства, как мальчишка; только живот тяжело колыхался перед ним.

— Не хочет говорить, видишь, — одёрнул его Николай Николаевич. — Что-то приватное.