Газету решили читать с начала и до конца. Старик передал ее молодому, чисто одетому человеку: это был учитель Анатолий Жулега.

— Можно, товарищ? — спросил он меня.

— Читайте, — ответил я.

И учитель начал читать.

Люди уселись на скамьях, стульях, а некоторые прямо на полу. Установилась тишина, только голос учителя, немного напоминающий голос одного из московских дикторов, ровно и выразительно звучал в помещении.

Прочитав все до последней строки, учитель обвел горящим взглядом присутствующих и стал бережно свертывать газету. Было похоже на то, что он не собирается возвращать этот номер «Правды».

— Подожди, подожди маленько, — снова заговорил дед Апанас, все еще с очками на носу. — Прочитай-ка еще разок, как там про партизан сказано, а главное — про хлеб и разное добро. Ни грамма хлеба врагу, ни капли горючего… Так будто?

Жулега развернул газету, пробежал глазами по строчкам и, разыскав нужные слова, утвердительно кивнул головой:

— В основном так.

— Правильно! — заключил старик.

— Ведь это и есть наша программа! — горячо зашептал мне в ухо председатель сельсовета. — Теперь ясно, за что браться, к чему руки приложить.

Через полчаса Жулега поехал разведывать для нас дорогу в совхоз «Жалы» и на Любань. Русаков, Крук, Пакуш и несколько комсомольцев уселись за стол и при свете лампы принялись переписывать материалы газеты. С нашего разрешения они разрезали текст на несколько частей и разделили его между переписчиками. Коммунисты правильно решили, что распространение и популяризация призыва партии — самый верный шаг к развертыванию партизанского движения.

По инициативе коммунистов, беспартийных передовых рабочих, колхозников и интеллигенции повсюду создавались подпольные патриотические группы. Они принимали по радио сводки Совинформбюро, переписывали их в десятках экземпляров и распространяли среди населения.

Приведу один пример. Заведующий Задомлянской начальной школой Смолевичского района Александр Мрочик организовал в своей деревне подпольную патриотическую группу. Он установил радиоприемник в заброшенном колодце, каждый день слушал Москву и принимал сводки с фронта. Все сообщения и новости передавались народу.

В начале августа сорок первого года провокатор донес гитлеровцам о деятельности Мрочика. Ночью гестаповцы схватили его. Допрос шел больше недели. Мрочика пытали, угрожали смертью жены, детей и всех родственников. Ни слова не сказал фашистам мужественный советский человек. Гитлеровские разбойники, ничего не добившись, расстреляли Александра Мрочика в деревне Рудня Прилепского сельского Совета.

В ответ на зверства фашистов в Прилепском сельсовете патриоты организовали более десятка подпольных групп, создали организацию, которой руководила Олимпиада Бондарчук.

В ту ночь мы в Любань не выехали, дожидались возвращения Жулеги. Перед рассветом он подъехал к сельсовету. Добрый колхозный конь был весь в пене. Жулега рассказал, что проехал он до деревни Загалье Любанского района. Дорога свободна.

Мы вышли на улицу. У ворот стоял тот же часовой, что и вчера.

— Что ж ты не сменил парня? — спросил Мачульский Русакова.

— Ничего, — усмехаясь, ответил председатель, — этот вытянет и не подведет.

— Что, в армии был?

— Нет, он призывник, не успел мобилизоваться. Ну, да теперь и ему дело найдется.

Мне стало жалко оставлять этих славных людей. Если бы перед нами не стояла задача организации широкого партийного подполья в каждом районе, можно бы остаться в Заболотье и отсюда развертывать партизанское движение. Но надо было ехать в Загалье. На нашем пути это была одна из первых крупных деревень Любанского района. В Загалье у меня были надежные люди: председатель сельсовета Степан Корнеев и председатель колхоза Григорий Плышевский.

Плышевского дома не застали, а Корнеева случайно встретил на улице Мачульский. Я был недалеко от них и слышал их разговор, похожий на какую-то странную игру;

— Фашисты были у вас? — спрашивал Мачульский.

— Кто-то был, — с простоватым, безразличным видом ответил Корнеев.

— И вы не разобрали кто?

— Не разобрал, ей-богу. Я на гумне как раз находился… Проехали по улице в железных шлемах, а кто — не узнал, пусть себе едут.

— Вот здорово! — засмеялся Мачульский. — Вам, значит, все равно, кто проехал — наши или чужие? Тут что-то не то… Видно, притворяешься ты, человече.

Вместо ответа Корнеев засмеялся, и нельзя было понять, что означал его смех.

— А где же ваш дом? — переменил тему беседы Роман Наумович.

— Далеко отсюда, — махнул Корнеев рукой. — В самом конце деревни. Вон, видите, молодая березка стоит. Она в моем огороде растет.

— Колхозник?

— А как же. Пастух колхозный. Овечек пас, пока были, а теперь вот скитаюсь. Овечек за Птичь люди погнали.

— Почему же не вы?

— Нашлось много охотников.

— Ну, а вам в армию надо бы идти, — окинув «пастуха» испытующим взглядом, сказал Мачульский.

— Что вы, това… гражданин, что вы говорите про армию? Я ж белобилетник. Рука у меня больная и правый глаз почти не видит, испорчен с малолетства… Вот отойдете вы на пять шагов я уже и не узнаю… По вечерам с палкой хожу, хоть и молодой еще.

Я понимал, что Корнеев маскируется, проверяет себя в роли подпольщика, но все у него выходило как-то нескладно и примитивно. Мне надоело слушать эти неудачные упражнения, и, не дождавшись, пока Мачульский сам во всем разберется, я вышел со двора.

— Здорово, Корнеев! — поздоровался я и пожал его руку. — Конспирация не такое легкое дело, как тебе кажется… Молодую березку в конце деревни видишь, а уверяешь, что человека за пять шагов не можешь узнать.

Корнеев смутился. А я подумал, если бы теперь мне так же пришлось придумывать, может быть, еще хуже получилось бы. Не привыкли мы говорить неправду, это несвойственно нашей натуре. Мы, например, всем присвоили клички, но попробовали бы любого из нас назвать по кличке, никто бы не только не отозвался, а и ухом не повел.

— Добрый день, товарищ Козлов, — все еще растерянно заговорил Корнеев. — Значит, это вы приехали на машине. А я услыхал и решил пойти посмотреть, что за люди, откуда они. Такое время, что не знаешь, кого и ожидать: не успели наши выехать с одного конца улицы, фашисты въехали с другого. Фашисты уехали, снова откуда-то наши приехали. А может, и не наши, кто их тут разберет.

— Ну, это наш, — показал я на Мачульского. — Можешь от него не прятаться.

Мы отошли в укромное место.

— Оружие есть? — спросил я.

Корнеев озабоченно покачал головой.

— Есть, да не то, что надо: двустволки, берданки…

— Так надо искать, добывать.

— Ищем, — энергично подхватил Корнеев. — Вчера возле самого Слуцка побывали. Недавно на дороге подбитый грузовик подобрали. Повозились, отремонтировали, теперь ездим куда надо. Осмотрели мастерские под Уречьем. Добыли двенадцать винтовок, части от пулемета. Думаем в своей кузнице ремонтировать, специалисты у нас есть.

— А машину надо было сдать, — посоветовал я. — На фронте она больше пригодится!

— Хотели сдать, — продолжал Корнеев, — да выходит, что и здесь ей работы хватает. Вот ездили за оружием, а недавно ночью двенадцать наших командиров из окружения вывезли… Напрямик махнули, под самые Копаткевичи. Раненых бойцов тоже вывезли. Я говорил Плышевскому: давай сядем и сами проскочим к своим. Хоть мы не строевые оба, но, может, возьмут… Кто его знает, где теперь наше место и где мы больше нужны.