Номер гостиницы, хоть и малость обшарпанный, её устроил. И ванная в порядке, и белье безупречно чистое, и даже телевизор есть. Оставив в номере саквояж с наплечным ремнем - свой единственный багаж - она отправилась осматривать местные достопримечательности: соборы, монастыри, палаты бояр Романовых, храм, воздвигнутый на месте смерти царевича Димитрия: "храм на крови" убиенного младенца... От храма она прошла к самому берегу Волги, к пристани, где причаливают туристские теплоходы и где старый прогулочный пароход стоит на вечном приколе, превращенный в круглосуточный ресторан. В этом ресторане она поела, и кухня ей, в общем, понравилась. Там же она позволила себе первую сигарету за долгое время. Она не хотела менять для дополнительной маскировки сорт своих сигарет, а курить в электричке или на автобусной станции дорогущие (запредельно дорогие, по понятиям жителей Смоленщины и Ярославщины) "Давидофф Лайт" - это оставить такую яркую память о себе, что и месяц спустя люди вспомнят, если их спросить: да, ехала вот именно такая красотка в таком-то направлении...

Она сидела, курила, потягивала очень неплохой кофе и прикидывала, как ей быть дальше. Нет, больше, чем на сутки, она задерживаться не будет. Суток вполне достаточно, чтобы оглядеться и окончательно понять, угрожает ей что-нибудь или нет.

После обеда она ещё немного прогулялась по городу, завернула в книжный магазин, выбрала себе пару детективчиков: чтиво на вечер. Добравшись до номера, она заперла дверь, вытянулась на диване, открыла первую из книжек и незаметно для себя задремала, и продремала часа два, краем сознания чутко прислушиваясь и ловя любые посторонние звуки. Что-то ей грезилось в этой легкой дреме, но что именно, она потом припомнить не могла. Кажется, что-то, связанное с кладбищем, с похоронами - с тем особенно острым и сладким чувством причастности к жизни, которое приходит порой, когда во сне заново переживаешь давние смерти, смерти близких и любимых, и кажется, будто они случились только что, и будто весной их хоронят, или в июне, и ты знаешь, что это не просто календарная весна, а весна твоей жизни... Весна или начало расцвета, когда ты сама - будто только-только расцветающий шиповник. И так щемяще-сладко осознавать, что у тебя ещё все впереди, такая ностальгия приходит по не прожитым, распахнутым перед тобой бесконечной далью, годам. И где-то там, во сне, она встретилась со своим собственным ангелом смерти, и не боялась его, потому что она тоже была ангелом смерти, и они могли разговаривать на равных. Он указывал ей на кровь, которая заалела у неё на руках и вообще проступала повсюду, а она почему-то не боялась его обвинений. Его собственный, золотом на солнце сверкающий меч, тоже был в крови. Но даже это сверкание благородной стали, превращающее её в закаленный до упругости бритвы тонкий солнечный луч, не шло ни в какое сравнение со сверканием её собственных золотых волос.

- Хорошо, - сказала она, возвращаясь в явь, находясь на самой границе сна и яви. - Хорошо, я сделаю это...

И сама удивилась, пробудившись, что за "это" имелось в виду. Похоже, во сне ей было дано какое-то поручение, важное поручение - которого она теперь никогда не вспомнит. А если вспомнит, то посмеется над его нелепостью, потому что наяву все "важные вещи" и "откровения", произносимые в сновидениях, выглядят абсолютно никчемными.

Она потянулась, разминая кости и при этом напряженно прислушиваясь: не разбудил ли её какой-нибудь странный, подозрительный звук или шорох? Нет, все в порядке.

Она встала, поглядела в окно на древний русский город. Кажется, ей снилась какая-то гонка. Отчаянный рывок против времени и пространства, та физическая нагрузка, после которой приходит здоровый голод. Или свежим волжским воздухом этот голод навеяло - тем же воздухом, который навеял ей и странные сны. Сны, в которых было что-то от детства. Ведь и она родилась и выросла на Волге - правда, намного ниже по течению, в Самаре, так что эта великая река была ей родной. Вот и пригрезилось что-то... Да, что-то про девочку-подростка, и... И про ветки, хлещущие по ребрам и щекам, про синие просветы неба и реки впереди?.. Неважно. Как бы то ни было, после одолевшего её цепенящего забытья ей опять захотелось есть. Что-нибудь сладкое. Кусок хорошего торта и кофе "капуччино", например. Ее постоянно тянуло на сладкое и она давала себе волю, не боясь за свою фигуру. При её работе и тренировках - не говоря уж о том, что от природы заложено - её фигуру ещё лет двадцать ничто не сможет испортить. При этой мысли она невольно улыбнулась - улыбнулась так, будто красота была её личным достоинством, а не даром.

Блуждая днем по городу, она углядела "фирменное" кафе, отделанное красиво, почти по европейски, и теперь решила прогуляться туда. Там наверняка найдется что-нибудь на её вкус.

В кафе все было мило и приятно, если не считать слишком громкой музыки, несущейся разом из трех раскиданных по углам динамиков, чтобы охватить весь зал. Поскольку постоянная публика явно этой музыкой наслаждалась, просить убавить громкость не стоило. А шоколадный торт оказался свежайшим, да и кофе на уровне.

Она старалась ни о чем не думать, а просто наслаждаться жизнью. Однако через некоторое время она с неудовольствием отметила, что жизнью наслаждаться вряд ли придется. Несколько парней за одним из соседних столиков перешептывались, глядя на нее. По их "прикиду" можно было смело заключить, что они - из тех бандюг, которые считаются хозяевами местности, и что "мерседес", припаркованный у кафе (не новый, но хорошо ухоженный - и, по всей вероятности, единственный в городе) принадлежит кому-то из них.

Она выжидала. Справиться с компанией этих местных Аль Капоне для неё не составило бы никакого труда - но ей надо было продумать, как отшить их так, чтобы не наследить. В конце концов, она решила просто ждать развития событий, внутренне обругав себя (впрочем, не слишком искренне) за страсть к сладкому.

И события не заставили себя ждать. Один из парней, хватанув для бодрости ещё стопку "Смирновъ", поднялся с места и направился к ней.

- Добрый вечер, - сказал он, садясь на стул напротив. - Не хотите присоединиться к нашей компании?

- Не хочу, - ответила она. А сама внимательно его изучала. И то, что она увидела, ей совсем не понравилось. Знай парень, что она разглядела на его лице, он бы, плюнув на все, дал деру, вместе со всей своей компанией. Впрочем, и это его бы не спасло... След его причастности к её жизни - его вмешательства в её жизнь - был слишком явным, чтобы она не захотела разобраться, как и откуда он взялся.

И чем больше она разглядывала след губной помады на его щеке, тем больше в ней крепла уверенность... А потом она обратила внимание и на свежие царапины на его правой руке.

Теперь она благословляла судьбу, которая привела её в это кафе. Скорей всего, не произошло ничего особенного: парни развлеклись в её доме со своими девками. Но не похожи они на парней, которые будут лазать по пустующим чужим дачам: такие всегда предпочтут собственный "коттедж", с шашлычком и сауной. И это несоответствие говорило, что вполне может происходить нечто странное и опасное. Например, эти парни - сменщики из засады. Но кто пошлет в засаду таких кретинов, которые станут брать с собой девок, чтобы не так скучно было свои сутки отматывать? Выходит, если они наняты - то не знают, против кого? А если не засада, то что? Да, набегали вопросы, на которые требовалось немедленно получить ответ.

- Такая женщина - и в одиночестве! - он ухмылялся. - Это несправедливо.

Она лишь чуть пожала плечами и, доев торт, достала сигареты, чтобы выкурить одну за чашкой кофе, перед уходом.

- Ух ты, какие мы курим! - сказал парень. - Я ж чувствую класс... класс во всем. Вы откуда?

Она некоторое время чуть прищурившись разглядывала его, прежде, чем ответить, и парню стало малость не по себе. А если б он знал, о чем она думает, он бы удивился безмерно. Она опять старалась припомнить, что приснилось ей в номере гостиницы - не тайные ли подсказки сновидения привели её в это кафе, и не должна ли компания этих кретинов, окончательно одуревших от долгой безнаказанности, сыграть какую-то свою, особую роль. Доказательства, что им отведена такая роль, были для неё налицо - губная помада была не из тех, которую можно приобрести в этих краях: в её доме, в том доме, куда она добиралась, перезимовал (и, судя по всему, не дозимовал) единственный, пожалуй, экземпляр на всю округу. Это для мужского взгляда вся косметика на одно лицо, если оттенки этой косметики не отличаются. А женщина всегда отличит одну фирму от другой, "Кристиан Диор" от "Орифлейм" или чего там еще. Она припомнила, как однажды чуть не нарвалась из-за "въедливой сучки" (она до сих пор так её мысленно называла), сказавшей "братанам", которых ей предстояло устранить: "Послушайте, а почему у этой "нищенки" лак на ногтях тот, который семьдесят долларов флакончик?.." И в данном случае было приблизительно то же самое, только в роли "въедливой сучки" выступала она. История прочитывалась вполне четко, оставалось расставить точки над "и". И парня, сидящего напротив, она воспринимала почти как пустое место, глядя сквозь него на видимое только ей. "Юродивого маленькие дети обижают, - припомнилось ей пушкинское, два часа назад процитированное сотрудницей храма-музея, решившей выступить при ней в роли экскурсовода. - Вели зарезать их, как зарезал ты маленького царевича". Для неё эти доморощенные "боссы мафии" были ровненько как маленькие дети, зарезать которых не составит труда, и ей становилось все веселей при мысли об этом.