Бунт! Гиль! Кропоткин лихорадочно соображал, что делать. В собиравшейся толпе он не видел ни одного урядника. Вспомнил: ушли все к литургии. Что делать?

Тем временем двор наполнялся солдатами, вооруженными и без оружия. Толпа ворочалась, голоса все громче гудели, надрываясь, гремела литавра.

И тут в голову капитану пришла дерзкая мысль, которая положила конец его нерешительности и заставила воспрянуть духом. Вот он, счастливый миг! Князь Кропоткин, капитан роты выборного пехотного полка, спасет государя от разгневанной черни. Под его командой, а не под чьей-либо другой, все роты, расположенные в Кожевниках, уйдут в Коломенское и грудью защитят царский дворец. И быть капитану Кропоткину полковником!

Он подбоченился, крикнул, пуская петуха:

- Коня! Белого!

Ему подвели оседланного меринка. Капитан взгромоздился в седло, расправил длинные усы, взрыхлил бородку:

- А ну становись! Сержанты, сюда!

Сквозь толпу продрались несколько сержантов из разных рот.

- Стройте всех, кто есть. Выводите на улицу.

Один сержант со злыми, как у ястреба, глазами, спросил:

- Куды поведешь, капитан?

- В Коломенское, братцы, в Коломенское!

- Ур-ра-а! - раскатилось хрипло, многоголосо. - Ай да князь! С нами капитан!

Воспринимая восторг солдат по-своему, князь горделиво улыбался и отдавал команды направо и налево.

Через полчаса худо-бедно собранные несколько неполных рот запылили по дороге, ведущей в Коломенское. Впереди, полный радужных надежд, ехал на белом коне капитан Кропоткин.

2

Огромная тысячная толпа двигалась к Коломенскому по другой дороге. Разгоряченные, распаленные дракой в торговых рядах на Красной площади, неудержимые в выплеснувшейся наружу ярости ремесленники, солдаты, драгуны, рейтары, молодшие посадские и черные люди скорым шагом шли к государю требовать выдачи бояр-изменников, казнокрадов, отмены пятинной деньги. Среди них мелькали одинокие стрелецкие кафтаны, цветные купеческие однорядки. Купцов вели с собой силой. Одного такого в разодранной одежде с разбитым лицом поминутно толкали в шею. Он брел, спотыкаясь, но как только замедлял шаги, получал в спину тумак.

- Двигай, гнида! - кричали ему.

- Поглядим, как он у царя насчет медных денег говорить станет.

- Тоже, поди, скопил тыщи.

Купец стонал, охал, жаловался в тесную жаркую толпу:

- Ох, разорили!.. Ох, ограбили!.. Куда ж мне теперь?..

В ответ зло смеялись:

- Ништо, еще наживешь!

- Небось по сусекам-то пропасть добра всякого.

Купец хныкал:

- В лавке, в лавке все было, православные. А ее, почитай, по бревнышку раскидали...

- Да замолчь ты, душу твою!.. Надоел.

Впереди толпы семенил коренастый нижегородец Мартьян Жедринский. Из-за пазухи у него торчал конец свернутого в трубочку подметного письма. Жедринский о чем-то оживленно переговаривался с десятским Сретенской сотни, посадским человеком Лучкой Жидким.

Потирая вспухшую скулу, вполголоса ругался Провка Силантьев.

- Будет тебе, - подмигнул ему Лунка, - наша служба солдатская - головы не сносить. А щека...

- Ты вон куды гляди, - сказал Фомка, тыча пальцем в сторону.

Одновременно с ними к воротам Коломенской усадьбы подходила вереница людей, возглавляемая трясущимся на белом коне всадником.

- Мать честная! - воскликнул Лунка. - Да это никак князь Кропоткин наших ведет!

- Эге-гей, братцы! - заорал Фомка. - Шибче шагай, не то обгоним!

- Молодец Егорка, - проговорил Лунка, - поднял-таки товарыщей. Нашей силы прибавилось.

Когда подошли к воротам, капитан Кропоткин выехал вперед, напыжился.

- Солдаты полка Аггея Шепелева здесь?

Раздались редкие отклики:

- Тута!

- А чего надоть, князь?

Кропоткин подбоченился, выставил бородку.

- Приказываю встать строем на охрану дворца.

- Хо-хо-хо-о!

- Как бы не так!

- В шею его!

Капитан растерянно замолчал. Из-под железного шишака по запыленному лицу струился пот, пересохшие губы неслышно шевелились. Ему говорили солдаты, состоявшие под его командой:

- Уйди, князь, уйди от греха. Неровен час, зашибут насмерть.

Капитан уже не различал в толпе тех, кто пришел с ним, и с ужасом соображал: "Батюшки! Да как же это я опростоволосился?.. Ведь не я, они меня сюда привели!.." Чьи-то узловатые пальцы с грязными ногтями осторожно, но сильно взяли его за запястья, и он тут же выпустил поводья. Потом он уже не помнил, как очутился на земле. Мимо проходили, посмеиваясь, мужики, посадские люди, какие-то оборванцы, солдаты из его роты и роты капитана Панфилова. Князь стоял как оплеванный, и, когда наконец полностью осознал, что произошло, чувство стыда и детской беспомощности охватило его. Ничего не видя перед собой, он доплелся до ограды, прислонился лицом к холодному камню и, опустив голову, тихо заплакал...

Навстречу толпе спешил грузноватый седеющий боярин в шелковом опашне Стрешнев. Не отступая от него ни на шаг, придерживая короткие шпаги, двигались несколько урядников из полка Шепелева. Среди них выделялся своей громадной рыжей головой Кондратий Песковский - удрал-таки в Коломенское.

Боярин бесстрашно остановился перед толпой, развел короткие руки.

- Люди московские, ай случилось что?

Мартьян Жедринский, нехорошо усмехаясь, сказал:

- Ты, боярин, дурнем не прикидывайся.

Стрешнев сжал зубы, глаза беспокойно обегали толпу. Он и сам понимал, что задал дурацкий вопрос. Опустив руки, он уставился в рябоватое лицо Жедринского.

- К государю челом бить? Нет здесь государя. Уехал...

- Брешешь, боярин! - выкрикнул Нагаев. - Сей же час доложи царю, что московский люд желает с ним побеседовать.

Стрешнев отпрянул в сторону.

- Эй, стрельцы, ко мне!

- Я тебе покажу стрельцов! - из толпы вывернулся Лунка и с клевцом в руках бросился к боярину.

Стрешнев и урядники, толкая друг друга, кинулись в ворота, заперлись. В это время раздался крик:

- Государь тут, обедню стоит в Вознесенской!

Народ хлынул к церкви Вознесенья. Обступили храм, лезли на крыльцо, карабкались по карнизам. Егорка протиснулся по лестничным переломам в первые ряды. Охрана, состоящая из десятка стрельцов, была смята, народ подступил к притвору. В густом полумраке церкви были видны лишь переливающиеся тусклой позолотой и серебром боярские и церковные одежды, поблескивали золотые росписи на стенах, лепные украшения царских врат, древний иконостас, паникадило.

Некоторое время горожане и бояре молча смотрели друг на друга.

Но вот золотисто-парчовый рой расступился, и перед Егоркой появился человек в богатой одежде. И хотя Егорка не мог разглядеть как следует его лица, он сообразил, что это - сам царь. Государь сделал еще шаг, и солдат увидел бледное лицо, на котором посвечивали бисеринки пота, вздрагивали тяжелые веки. Глаза Алексея Михайловича пробегали по лицам мужиков, но ни на ком не останавливались.

- Государь, - раздался голос Жедринского, - народ московский требует предстать перед ним.

Всколыхнулась парча на царской груди, вспыхнули лалы3. На мгновение загорелись гневом царские очи, но сразу же ласковая улыбка зазмеилась на тонких губах.

- Ступайте на двор, - тихо проговорил он, - я следом.

Народ попятился от дверей. За спиной государя торопливо зашептал тесть, Илья Данилович Милославский:

- Алеша, милый, не ходи туда! Ох, не ходи... Разорвут!

Царь, не оборачиваясь и продолжая улыбаться, зло оборвал тестюшку:

- Молчи! Наворотил дел - сам нынче берегись. Слышишь, о чем чернь вопит? Головы твоей требует! Скажи Ртищеву, Хитрово Богдану, родне своей пущай прячутся у царицы, у царевен, хоть у черта, прости господи, но сидят тихо. Сам пасись пуще всего. Поймают - убьют... Ты тут, Собакин?

- Тут, государь, - по-змеиному гибкий узколицый стольник, словно крадучись, приблизился к царю.

- Что есть духу скачи незаметно в Москву, собери стрельцов, всех собери - и сюда!