Таков объект отрицания. Но есть в повести и утверждение. Упрямое, хотя, быть может, кое в чем и наивное утверждение человеческого достоинства, силы мечты, неистребимости творческого начала в бесчеловечных условиях существования. Гуманизм этой, как и других повестей сборника, несомненен. Всеми художественными средствами в них утверждается близкая нам мысль, что нигде не может быть рас "высших" и "низших", что иной разум не обязательно подобен нашему, все гораздо, гораздо сложней... Что именно?

Сама тема сборника - тема контакта с другими цивилизациями и даже простое допущение их существования - сейчас находится в центре научной полемики. Здесь исследовательская мысль мечется меж двумя полюсами. На первом начертан тезис: "Нет в космосе иной цивилизации, кроме нашей". На другом утверждена формула: "В одной нашей Галактике с ее 100 миллиардами звезд есть неисчислимое множество самых разных цивилизаций". Ни одно из этих утверждений сегодня нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Ибо перед нами уравнение из сплошных неизвестных. Все ли, многие ли или только единичные звезды имеют планетные системы? Этого мы толком не знаем. Какова возможная распространенность жизни? Об этом мы гадаем на основе изучения нашей, еще плохо исследованной Солнечной системы. Как часто жизнь порождает разум и какого типа? Ответа нет вовсе.

Но если так обстоит дело в науке, то литературные фантазии на эти темы с позиций здравого смысла и вовсе чистая спекуляция. Имеем ли мы тогда право говорить о произведениях сборника как о научной фантастике?

Обратим внимание на такую деталь. Законы современной науки запрещают движение тел со сверхсветовой скоростью. Писатели-фантасты с поразительным единодушием игнорируют этот запрет. Если художественный замысел того требует, звездолеты фантастики движутся с какими угодно скоростями. И редкий педант рискнет осуждать за это писателей. Задумаемся над причиной такой снисходительности к вольностям вымысла.

Простейший ответ очевиден. Он напрашивается сам собой, если вспомнить детскую загадку: "Что быстрее всего на свете? Мысль!" Звездолеты фантастики суть не физические тела; это мысленные субстанции, проекции нашего воображения. Потому-то они и могут перемещаться с какими угодно скоростями, не вызывая у нас протеста. Но, спрашивается, какое отношение это имеет к науке? К жизни?

Художественное познание мира находится в сложном, противоречивом, до конца не понятом зацеплении с познанием научным. Проиллюстрируем эту сложность на частном примере.

Из энциклопедии известно, что лазер появился в 1960 году одновременно в лабораториях СССР и США. Все правильно. И все-таки лазер впервые появился не в 1960 году и не в лаборатории; в 1897 году он возник на страницах романа Герберта Уэллса "Борьба миров". Ибо что такое, судя по описанию романиста, генератор теплового луча марсиан, как не мощный, работающий в инфракрасном диапазоне лазер?

Вторично, уже в 1925 году, яркая вспышка лазера озарила страницы романа Алексея Толстого "Гиперболоид инженера Гарина". Правда, в обоих произведениях лазер выступал под псевдонимом, так как авторы понятия не имели, как возникший в их воображении аппарат может работать в действительности (и вообще - может ли быть что-либо подобное). Но любопытно: в романе Уэллса лазер был изделием некой сверхцивилизации, и его устройство оказалось непостижимым для землян, даже когда аппарат попал к ним в руки. Гиперболоид же Толстого - чисто земное и даже не очень сложное изобретение. Параллель этим фантазиям в науке такова. В то время, когда создавалась "Борьба миров", не было не только основ теории лазерного излучения, но даже предпосылок к ее появлению. В период создания "Гиперболоида инженера Гарина" теория эта уже была, хотя, судя по всему, Толстой о ней и не слыхивал. Так в воображении писателей отразились движение научного познания и рост технических возможностей человечества. Между прочим, один из создателей лазера, Ч. Таунс, не без удивления заметил, что лазер мог появиться уже в конце 20-х годов - теоретические и технологические предпосылки тому были...

Удивляться нечему. "Способностью заглядывать в будущее обладает не только философия, - пишет советский философ А. Гулыга. - Искусство наделено подобной профитической функцией".

Конечно, можно было бы выяснить (частично такой анализ уже проведен в нашей стране), в каких случаях вольный поиск фантастики предугадал те или иные элементы действительности. В большинстве предугадал, хотя конкретное воплощение фантазии, как в истории с лазером, естественно, оказалось иным.

Правильной была лишь идея, сколь бы дикой в первый момент она ни казалась (в свое время идея того же гиперболоида но раз служила иллюстрацией невозможного в оптике). Конечно, принципиальное схождение фантазии с будущей реальностью роднит художественный и научный методы постижения мира. Однако и в прогнозировании и тем более в познании наука гораздо сильнее литературы. Достоинство воплощенного в фантастике художественного метода осознания мира в ином: он помогает духовно осваивать просторы будущего, готовит сознание к принятию качественно иных ситуаций и событий, чем ситуации и события сегодняшнего дня.

"Хотя я влюблен в науку, меня не покидает чувство, что ход развития естественных наук настолько противостоит всей истории и традициям человечества, что наша цивилизация просто не в состоянии сжиться с этим процессом", - потрясенно писал известный физик М. Бори. Как видно из этих слов (и не только слов), упомянутая проблема существует, и мы коснулись не пустяков.

Эта проблема переплетается с другой. В свое время Маркс высказал такую мысль: "Всякая мифология преодолевает, подчиняет и формирует силы природы в воображении и при помощи воображения; она исчезает, следовательно, вместе с наступлением действительного господства над этими силами природы... Здесь под природой понимается все предметное, следовательно, включая и общество" *.

Фантастика отнюдь не мифология уже потому, что последняя в момент своего появления воспринималась всеми как нечто безусловное, как часть подлинных знаний. Людей, которые бы так воспринимали совре

* К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 12, стр. 737, М.. ГосПолитиздат, 1958.

менную фантастику, найти нелегко. Однако функцию переработки неведомого в воображении она выполняет художественными средствами, опираясь на науку. Вся научно-техническая сторона романа Жюля Верна "80 000 километров под водой" безнадежно устарела. А мы роман читаем и перечитываем, потому, между прочим, что есть в нем немеркнущая романтика научного поиска и есть образ капитана Немо. Но существуют ли эта романтика, этот образ в отрыве от "Наутилуса"? Не думаю. В этом один из секретов фантастики и ответ на вопрос, какое начало в ней главенствует - научное или художественное.

Духовное освоение грядущего мира средствами фантастики не пустой звук. К созданию стратостата и батискафа Пиккара подтолкнули фантазии Жюля Верна. Тот же писатель обратил взгляд Циолковского к звездам. Решая одни проблемы, мы переходим к другим, более сложным. Опираясь на науку, фантастика способствует общему движению от мечты к осуществлению, от познанного к еще неведомому.

В повестях сборника "Братья по разуму" аналогичный сплав проблем и методов. Какую ни с чем не сообразную картину "разума в луже" рисует нам Джеймс Блиш! Но если приглядеться внимательнее, то за всей головокружительной фабулой, за всеми отрешениями от "здравого смысла" - где больше, где меньше - проступает очень точная, скрупулезная, жесткая, я бы сказал, не только психологическая, но и научная разработка темы. Ответственно, со знанием дела построены размышления Блиша и Маклафлина о некоторых важных особенностях эволюции. Еще строже в своих построениях Артур Кларк. Всего один пример. Даже в научно-популярной периодике феномен светящихся в море "колес" часто связывают с таинственными исчезновениями судов, с загадкой неких особых "треугольников" земного шара, а то и с пришельцами. Казалось бы, фантасту тут и карты в руки. Что стоит ему разыграть необъясненпые факты появления "световых колец" в духе сенсационности? Кларк же в своей повести "Встреча с медузой" дает феномену очень трезвое, построенное по всем правилам научного мышления истолкование.