Когда Ферн вернулась, перчатки уже были у нее на руках. Чешуйки вросли в ее плоть, пальцы покрыл рисунок кожи хамелеона. Она прикоснулась к штепселю лапой земноводного, и, когда она выдернула штепсель, из розетки полыхнул огонь. Не было ни взрыва, ни шума, просто наступила гробовая тишина. Экран опустел, летучие мыши исчезли. Гэйнор глубоко вздохнула и, содрогаясь, обхватила руками Уилла. Ферн долго, целую минуту, смотрела на руки, которые не были ее руками, затем очень осторожно, как змея, сбрасывающая свою кожу, сняла перчатки.

Уилл, по настоянию Ферн, разбил телевизор молотком, и они вытащили его на улицу.

— А как быть с зеркалом? — спросил Уилл. — Его тоже нельзя оставлять.

— Поменяем его местами с тем, которое стоит в дальней комнате, — предложила Ферн. — Оно еще мутнее, к сожалению, — извинилась Ферн перед Гэйнор, — но ты, по крайней мере, можешь быть уверена, что самое отвратительное, что заглянет в него, будет Уилл, уставившийся на тебя из–за плеча.

Гэйнор неуверенно рассмеялась. Они сидели в кухне, пили густой шоколад, в который добавили виски. Помня о леденящем холоде, который всегда сопутствует кошмарам, Ферн дала подруге бутылку с горячей водой и закутала ее в теплое одеяло.

Если захочешь уехать, — сказала она, — я пойму. Что–то или кто–то пытается тебя использовать, сделать своей жертвой… возможно, чтобы заполучить меня. Не знаю — почему…

Рэггинбоун должен все знать, — предположил Уилл.

Не обязательно. — Ферн открыла шкаф и достала пачку сигарет, оставленную там месяц, а то и два тому назад. Это были французские сигареты с очень кислым запахом, которым время лишь придало очарования. Она вытащила одну сигарету, помяла ее и прикурила.

Господи, и зачем ты это делаешь? — воскликнул Уилл. — Ты же не куришь!

Мне нравится этот жест. — Она осторожно отвела в сторону сигарету, выдув дым, которым явно не затягивалась. — Это — отвратительно. Но как

раз то, что мне сейчас нужно.

За всем этим, должно быть, стоит Эзмордис, ведь так? — спросил после некоторой паузы Уилл.

Не произноси его имени, — ответила Уиллу сестра. — Даже если его и нет рядом. Рэггинбоун говорил, что он сильно ослабел после смерти Иксэйво,

быть может, это надолго, но — как надолго? На двенадцать лет? И каково оно, время, — реальное время здесь или где–то еще?

— Но Элайсон незачем сюда возвращаться. Я полагаю, что он создал фантом ее образа, возможно, лишь затем, чтобы взбудоражить нас.

— Меня уж точно взбудоражили, — сказала Гэйнор.

Продержишься до конца ночи? — спросила ее Ферн. — Если хочешь, можем обменяться комнатами. Утром отвезу тебя в Йорк, оттуда каждый час

идут поезда на Лондон.

Я не уеду. — За завесой черных волос Гэйнор смогла улыбнуться. — Разумеется, я напугана. Думаю, так сильно напугана я не была никогда за всю

свою жизнь. Но ты моя подруга — мой друг, — и уверена, ты бы не оставила друга в беде…

Сентиментальность, — заметила Ферн.

Ерунда, — сказал Уилл.

И тем не менее я остаюсь. Вы меня пригласили, и вам не удастся меня прогнать. Я знаю, что вела себя не слишком храбро, но тут ничего не поделаешь, я очень боюсь летучих мышей. Я ненавижу, как они машут крыльями, ненавижу их ужасные сморщенные морды. Это же крысы с крыльями. Я буду гораздо храбрее, если рядом не будет летучих мышей.

Мы не можем дать абсолютной гарантии, — сказала Ферн.

Кроме того, — Гэйнор словно не услышала ее, — в субботу ты собираешься выйти замуж;, я вовсе нежелаю пропустить такое событие.

Ферн побледнела.

— Я и забыла, — сказала она.

Через полчаса, согревшись шоколадом и алкоголем, они отправились по своим комнатам. Уилл улегся спать в комнате, соседствующей со спальней Гэйнор. Уставшая от всего пережитого, успокоенная близким присутствием Уилла, Гэйнор почти тотчас же заснула, но он долго лежал, уставившись открытыми глазами в темноту. И вот у его кровати промелькнула какая–то тень, которой раньше там не было. Уилл тихо спросил:

Брэйдачин?

Ага.

— Ты видел, что здесь происходило?

— Ага.

Молчание.

Ну, — нетерпеливо потребовал Уилл. — Ты видел женщину, которая вышла из зеркала?

Да не видал я н'какой женщины. Чегой–то не живое пр'скользнуло через ст'кло, будто человек, а сделанный из лунного луча, и сквозь его пальцы пр'свечивала погибель, а по челу его ползал паучище. Оно старалося уц'питься за девицу, как туман чепляется за утес. Уж девица так напужалася, прям и не знала, что делать.

Куда оно ушло? — спросил Уилл.

Обратно за ст'кло. Уж и не ведаю, куда оно по том делося, но тута его нет.

Но как оно могло проникнуть сюда? — задумчиво сказал Уилл. — Ведь его отсюда никто не вызывал? Правда же?

Не–а. Но тэннасгилы всегда там, куда их п'сылает х'зяин.

Ты хочешь сказать, что Эз… — Старый Дух послал это?

Вроде бы так.

— Да, конечно… Брэйдачин, не будешь возражать, если я попрошу тебя провести ночь в комнате Гэйнор? Не показывайся ей, просто позови меня, если что–нибудь случится.

Я не слуга тебе, чтоб ты мине пр'казывал.

Ну, пожалуйста, — пытался уговорить Уилл.

Ну, ладно… Я просто–напросто желаю, чтоб ты не з'бывался. Я — не слуга…

Горбатая тень затуманилась и растаяла в окружающей темноте. Спустя несколько минут Уилл закрыл глаза и провалился в сон.

Ферн все еще не спала. Она пыталась сосредоточиться на своем замужестве, мысленно выстраивала свое будущее с Маркусом Грегом. Коктейль–парти в Найтсбридж, обеды в Хэмпстед, вечеринки на всю ночь в Ноттинг–Хилл Гейт. Ленчи в Айви, ленчи в Гроучо. Премьеры, генеральные репетиции, дизайнер по мебели, одежда от роскошных домов. Катание на лыжах и вилла в Тоскане, такая же, как в детстве, только значительно дороже. Со временем, вероятно, возникнет второй дом в Провансе. От этих перспектив у нее сжалось сердце. И при этом еще сам Маркус, с его живым умом, с его отношением к труду, его остроумием. Он ей нравился, он даже производил на нее сильное впечатление — хотя сорокашестилетнему мужчине не так уж трудно произвести сильное впечатление на двадцативосьмилетнюю девушку. Она знала, что он сам сделал себя, будучи выходцем из самых низов среднего класса, которые он называл пролетариатом, знала, что его первая жена любила деревню и бросила его ради фермы и лошади.

Ферн стала обдумывать их брак после третьего свидания с Маркусом. Он соответствовал тем требованиям, которые она предъявляла к партнеру. Хотя волосы его слегка поредели, а талия слегка увеличилась, его все–таки можно было рассматривать как привлекательного мужчину. Ей самой было около тридцати, а этот возраст уже не годится для сказок о любви с первого взгляда. Чем больше она думала об этом, тем больше хотела этого замужества. Если бы только удалось удержаться от своих рассуждений, если бы она просто могла напомнить себе о том, что делало картины ее будущей жизни такими желанными.

Она никогда не должна покидать Лондон. Вне загазованного воздуха и назойливых звуков транспорта, вне телефонов и бесконечных дел ее голова становилась такой ясной, что казалась пустой, и в ней образовывалось слишком много места для старых воспоминаний и новых идей. Она изо всех сил старалась их прогнать, заполнить их место суетой и заботами по подготовке свадьбы, но этой ночью она почувствовала, что все напрасно. Будущее, к которому она так разумно стремилась, ускользало. Надев перчатки ведьмы, она открыла свои силы. Впереди лежали неуверенность и беда, и микроб коварства в ее душе подталкивал ее к ним.

Ферн так устала, что никак не могла заснуть. Мысли поплыли к воспоминаниям, которые так долго скрывались в глубинах сознания, складывались в расколотую на части картинку–загадку.

Ведьма Элаймонд расчесывала волосы костяной гребенкой, как Лорелея из песни, губы ее двигались гак, что Ферн думала, будто она произносит заклинание, но потом Ферн поняла, что это слова древней баллады: «Где я однажды поцеловала твою щеку, там кормятся рыбы…» И затем певица погрузилась в воду, где на дне в кораллах лежал утонувший юноша. Веки его глаз были прикрыты ракушками, а его локоны шевелились в струях воды как водоросли. «Крепко спи, мой дорогой», — пропела ведьма, и альбатрос, что–то кричавший человеческим голосом, поднял ее на поверхность. В Атлантиде говорили, что альбатросы были посланниками Неведомого Бога.

Все это происходило очень близко, почти в ее комнате. «До чего смешно, — думала Ферн. — В Йоркшире нет альбатросов. Это, должно быть, снова сова, сова, о которой говорила Гэйнор…»

Она не помнит, как проснулась и встала, но внезапно очутилась у открытого окна. Глядя в ночь, она слышала шум ветра в деревьях, хотя около дома вовсе не было деревьев. И вот из тьмы вылетела сова, белые крылья двигались слишком мягко и слишком неопределенно, чтобы можно было их как следует разглядеть. Сова приближалась — голова в форме сердца, с клювом и без рта, пуговицы черных глаз в огромных темных кругах, будто привидение смотрело сквозь дыры в простыне.

Ферн вытянула руки, чтобы защититься, ужасаясь гигантским размерам совы, скорости движения хищника. Энергия появилась сама по себе, пробежала по рукам с силой заклинания, непрошеная, неконтролируемая… Сова повернулась и полетела прочь, с такой скоростью, что невозможно было определить, действительно ли она такая огромная, или страх превратил ее в гиганта. Но ужас так и остался в сознании, и было невозможно избавиться от этого кошмарного, дикого чувства.

Ферн отступила от окна, тело ее дрожало после прилива необузданной энергии. Изнемогая от усталости, она рухнула в постель, беспомощная, в лихорадке. Смешались явь и сон, и, когда утром она в конце концов проснулась, проснулась поздно, с опухшими глазами, она так и не знала, было ли все это на самом деле.