Страх и любовь к подруге отразились на лице Гэйнор.

Ты, наверное, была в ужасе, — сказала она.

Нет, — ответила Ферн. — Не тогда. Я чувствовала опасность и веселилась.

В ресторане не было музыки, и беседа прервалась от какого–то удара снаружи, затем раздалось вибрирующее рычание, будто вокруг здания бродило безумное дикое животное. Замигали лампочки.

— Хорошенькая погодка для свадьбы, — сказала Гэйнор с оттенком бравады. Она не любила бури.

В какой–то момент стал слышен шум дождя, его сильные струи скатывались по стеклам окон.

— Не обращай внимания, — сказала Ферн. — Нам повезет, к тому времени, когда нужно будет уезжать, все это закончится.

Она перешла с джина на красное вино и выпила уже полбутылки, тогда как Гэйнор — всего лишь бокал. Несмотря на постоянные вечеринки, на которых Ферн присутствовала по необходимости, обычно она пила немного, поэтому Гэйнор не знала, стоит ли ей беспокоиться. Но Ферн, открыв шкаф с воспоминаниями, казалось, хотела выложить наружу все его содержимое, и Гэйнор, позабыв свои пустяковые волнения, все слушала и слушала. Ей больше не нужно было задавать вопросы. Если бы все это она не слышала своими собственными ушами, если бы она не знала так хорошо свою подругу, то отнеслась бы к ее рассказу скептически или даже с определенным цинизмом. Но это была Ферн, холодная, прагматичная Ферн, пережившая внезапное столкновение с темной стороной Бытия, сны и странствия духа за границами нормального мира, Ферн, которая искала ключ для того, чтобы открыть Дверь во Вселенную и во Время. В конце она подошла к последней части своего повествования, к безнадежной авантюре в Запрещенном Прошлом, к гибели Атлантиды, которая произошла более десяти тысяч лет назад.

Принесли десерт, убрали его почти не тронутым, а Ферн все крутила в руках бокал с бренди, глядя, как напиток плещется о его стенки.

— Самое плохое в прошлом, это то, — сказала Ферн, — что оно прошло. История себя хорошо оберегает. Где бы ты ни находился, ты думаешь, что принадлежишь этому месту. У меня было тамошнее прошлое, история моей жизни, груда воспоминаний. Я знала, что должна делать, но не совсем понимала зачем. Я не знала точно, что происходило раньше и что наступило. Я прибыла в город, ведомая судьбой, и все, что мне досталось, было изумлением по этому поводу. Там жили люди, которые стали моими друзьями, были и враги. И я влюбилась. Мы встретились в темнице, и вместе бежали из города, и укрылись в пещере на берегу. У нас было два… три дня. Я не могу четко вспомнить, как это все происходило, каковы были чувства, даже, как он выглядел. Остались случайный всплеск памяти, раненые чувства, что–то вьющееся внутри… Смешно, я пыталась вытравить это из сознания, боялась вспоминать, а теперь — теперь я хочу вспомнить и не могу. Но я никогда не забуду звук морского прибоя. Иногда я его слышу в раковине или, прогуливаясь здесь по берегу, прислушиваясь к волнам, слышу эхо волн, бьющихся о берег там. А иногда во мне все смешивается, золотые пляжи Атлантиды превращаются в серебряные, где под звездами я скакала на спине Единорога по Краю Мира.

Гэйнор, не понимая того, о чем говорит Ферн, молча смотрела на нее, но та меньше всего думала сейчас о подруге.

— Я послала своего возлюбленного на смерть, — сказала Ферн. — Я не знала этого, я пыталась его спасти, но послала на смерть. Атлантида была разрушена землетрясением и поглощена бурей. Все погибли. И Единорог никогда больше не придет. Я уже не могу его приручить. — Она замолчала, все еще играя с бокалом бренди. Снаружи гремела гроза, только что раздался сильнейший удар грома. — Человек в шестнадцать лет слишком молод, чтобы терять столь многое. Слишком молод, чтобы достигнуть столь многого — жить так долго — так долго умирать. Ты говоришь, Эзмордис хочет взять реванш? Ему это не требуется. Я сама себя наказала. Я до сих пор бегу — от боли, от ответственности, от… от Дара. — Казалось, эти слова дались ей с большим трудом. Она отняла правую руку от бокала и всмотрелась в ладонь, будто полагала, что увидит там начертания своей судьбы. Но линии судьбы были мелкими и тонкими. — Ну, хватит, — закончила она. — Наступило время открыть глаза. — Она улыбнулась недоброй улыбкой, приглушенной пламенем свечи. — Полагаю, что наступил момент, когда надо выбирать.

Ответ Гэйнор потонул в раскате грома прямо над их головами, он был таким громким, что задрожали стены зала. Гэйнор плотно закрыла уши ладонями, она смотрела на других посетителей, на стулья и столы, прыгающие, как блохи в коробке. Следующий удар грома заставил вибрировать пол. Разряд молнии был таким близким, что должен был ударить в дом. Он высветил добела окна и сделал прозрачными занавески.

И затем света не стало.

Лишь лицо Ферн, словно отделившееся от тьмы: золотистый овал, очерченный светом свечи. И больше ничего не было видно.

Исчезло жужжание голосов гостей ресторана, наступила абсолютная тишина. Медленно, с трудом Гэйнор огляделась вокруг. Они находились в абсолютной темноте. Но постепенно, напряженно вглядываясь, она смогла что–то различить — бледное мерцание снега, радужные ветви зимних деревьев. И высоко над ними сияли звезды, маленькие и твердые, как зерна мороза. Ей стало ужасно холодно.

Рядом раздался шепот:

— Ты звала меня, Фернанда, — и Гэйнор каким–то образом поняла, что тихий голос звучит рядом с Ферн. — Ты звала меня, и я пришел. Чего ты хочешь?

Целую минуту Ферн не отвечала, а потом она заговорила на языке, которого Гэйнор не понимала, да и голос Ферн трудно было узнать. Слова резко срывались с ее губ:

— Envarre! Varre inuur ai nean–charne!

Призрачная снежная сцена затуманилась. Вокруг них, еле видные в неверном свете свечей, снова возникли стены. Вернулись на место столы, люди… Они, разинув рты, смотрели на говорящую Ферн. Бочком приблизился официант.

— Свет будет очень скоро. Что–нибудь еще для вас?

Ферн подняла свой бокал с бренди, сделав из него последний глоток.

— Еще один.

Прошло еще какое–то время, и перед Гэйнор появился кофе.

Это моя вина, — нетрезвым голосом проговорила Ферн. — Я вызвала его. Я надеялась, что он придет.

Чего ты хочешь? — спросила эхом вопроса Эзмордиса Гэйнор.

Хочу все закончить, — сказала Ферн. Но второй бренди был уже лишним, ей трудно было говорить членораздельно, она просто тупо смотрела на свой бокал. Гэйнор видывала выпивших лишнего в подобном состоянии, но никогда не видела такой Ферн и, мысленно соединив вместе все, что случилось, очень разволновалась.

Она, пожалуй, хватила лишнего? — спросила подошедшая официантка.

Она выходит замуж, — ответила Гэйнор.

Тогда все понятно.

Зажегся электрический свет, и Гэйнор пошла к телефону, у нее не было мобильного, а Ферн оставила свой в Лондоне. Гэйнор знала, что Уилл приедет помочь ей, она чувствовала, что нуждается в еще чьей–то физической силе. Но телефонная связь из–за бури была прервана.

— Буря закончилась, — сообщила официантка, желая, видимо, одного — поскорее улечься в постель. — Только идет дождь.

Она хотела помочь Гэйнор довести ее подругу до машины, но Ферн, как оказалось, хорошо стояла на ногах, и Гэйнор только попросила зонтик, который вернула, усадив Ферн на пассажирское место. Вымокнув, она вернулась к машине, включила зажигание и отопление. «Дворники» не справлялись с сильнейшим ливнем. Она надеялась, что не заблудится по дороге домой, у нее ведь были инструкции Уилла, но завеса воды совершенно изменила ландшафт, и фары не спасали положения.

— Ты в порядке? — спросила она Ферн и порадовалась тому, что получила хоть какой–то ответ, хотя и абсолютно нечленораздельный.

Боковая дорога, на которой стоял паб, не имела никаких световых обозначений, но, когда ей все–таки удалось выехать на главную магистраль, там горели «кошачьи глаза», они подмигивали ей в темноте. Она держалась их, они были ее проводником в лабиринте. Дождь, чуть ослабев, накинулся с новой силой, с жестокостью муссона. Гэйнор убеждала себя, что нет ничего сверхъестественного в таком ливне, но после ужаса, пережитого в ресторане, казалось, что даже стихии нельзя доверять, казалось, что, преодолевая каждый ярд пути, она соревнуется с невидимой силой.

Она чувствовала себя очень слабой и беспомощной. Боковым зрением она увидела, что голова Ферн откинута на спинку сиденья. Поняв, что Ферн спит, Гэйнор немного успокоилась, немного испугалась, потому что теперь, когда Ферн была практически без сознания, наступило полное одиночество.

Гэйнор поехала медленнее, стараясь не пропустить ни одного дорожного знака. Рано или поздно она увидит поворот на Ярроудэйл. Заросли остроконечных хвойных деревьев выросли слева от машины, она пыталась их объехать, но не смогла. Другой дороги не было. Она почти убедила себя, что оказалась не на той дороге, когда впереди появился дорожный знак. И там был остро заворачивающий направо поворот, не обозначенный белой линией. Она вывернула машину, оставив позади дружелюбные «кошачьи глаза». Фары высвечивали только черный блеск асфальта и длинные линии дождевых струй.

Путешествие превратилось в ночной кошмар, в бесконечную борьбу во имя достижения неизвестной цели. Минутная надежда мелькнула в душе, когда показался поворот, высвеченный двумя близорукими лучами фар. Сознание Гэйнор почти не работало, все ее чувства сконцентрировались на машине.

Она так никогда и не поняла, как это произошло, — что–то с силой пролетело в луче света, машина задрожала от удара, раздался звук разбитого стекла. Правая фара мигом погасла. Гэйнор остановила машину, у нее бешено колотилось сердце. Когда она осмелела и вышла наружу, то и не заметила, что ее длинные волосы превратились под дождем в крысиный хвост, а юбка тяжело прилипла к ногам. На дороге лежал упавший сук, хотя деревьев рядом не было. Толстое стекло, защищавшее фару, было вдребезги разбито. Она отбросила в сторону сук, больше ей делать было нечего. Затем вернулась обратно на водительское место.