Она протягивает руку к источнику и подносит Ферн ладонь, как чашу с водой. Лица скользят по зеркальной поверхности воды. Темный Мерлин, бледно–серебристый Эйрианхорд, смертельная для взгляда Медея…

Об их силе слагались легенды, они могли все, но не могли стать бессмертными и в конце концов проиграли. Их охватило безумие, их души высохли или прошли через Врата в вечность. — Моргас опускает руку, вода проливается сквозь пальцы. Когда она снова начинает говорить, голос ее звучит мягко и уверенно: — Мы же не проиграем. Я ждала столько, сколько было необходимо. Я навсегда оставлю память о себе в мире Времени.

А что же с осколками камня? — наконец невинным тоном спрашивает Ферн. — В них все еще есть сила? Или теперь они всего лишь камешки для загадывания желаний — детские игрушки?

Кто знает? Сила была в ключе — сердцевине Лоудстоуна, но он потерян. — Ей не известно, что Ферн дважды держала в руках этот ключ, что она давным–давно прикасалась к камню Атлантиды. — Сохранилось лишь несколько искр волшебства, но это такая малость! Каждой из двенадцати семей досталось по осколку, но только три пережили падение Атлантиды. Однако этого было достаточно, если в осколках сохранилась магия. Но в скитаниях они все растеряли, сроки их жизней были коротки, мало что из их истории было передано потомкам. Теперь эти драгоценности просто антиквариат, обросший легендами. Далее те, кто ими владеет, забыли, что все это означает.

Ферн с этим не согласна, но свои сомнения она оставляет при себе. Быть может, спасшиеся боялись пользоваться тем, что осталось от камня, вспоминая Атлантиду во всем ее великолепии и жестокости, вспоминая расу людей, обладающих великой силой, людей, рожденных в браках между близкими родственниками, что не было противозаконно, но от таких браков на свет появлялись мутанты и безумцы. Моргас не должна догадываться о том, что Ферн что–то утаивает. Ей надо скрывать свои страхи, делая вид, что она полностью покорилась. Любой, самый незначительный, опрометчивый поступок мог привести к суровым наказаниям. Моргас не поняла бы, что страх есть проявление разума. Она слишком долго живет вне Времени. Сейчас для Ферн наиболее разумным было «бояться»…

А дракон… мы можем им управлять? — спрашивает Ферн.

Это подвластно лишь Заклинателю драконов, — отвечает Моргас.

Разыщи его, — шутит Сисселоур.

Ферн видит его в огне заклинаний — этого мужчину с серым лицом. Сейчас он выглядит моложе, но она сразу узнает его. Он сидит в комнате с книгами: в комнате, не просто наполненной книгами, а построенной из книг. Кусочки голых стен проглядывают кое–где, но строительным материалом служат книги: толстые книги, тонкие книги, старинные манускрипты, безвкусные современные книжки в твердых переплетах. Они так плотно пригнаны одна к другой, что им, кажется, трудно дышать, они лежат горизонтально, стоят вертикально, будто кирпичная кладка, выложенная пьяным строителем. И посреди книг, в деревянном кресле с кожаной обивкой сидит человек, чье лицо сбоку освещает настольная лампа. Половина лица остается в тени, нос кажется сильно вытянутым, узкий рот проваливается в темную яму. Когда он поворачивает голову, то быстро мелькнувший блик света показывает его бледные холодные глаза, в которых отражаются страсть, алчность и отчаяние. Он мог бы быть карикатурой на Заклинателя драконов, пожилого и потрепанного: чернота его кожи потускнела, сила его духа притупилась. Рьювиндра Лай был бесстрашным, безрассудным, беспощадным, безжалостным хищником, не знающим морали, но в этом человеке вся сила съежилась, уменьшилась настолько, что он стал просто нечистой силой.

Он говорит со спинкой кресла, стоящего по другую сторону стола. В огне заклинаний не видно было, есть ли кто–нибудь в этом кресле. Спинка кресла необычно высока, заканчивается полуовалом, ручки кресла так закругляются, что должны обнимать сидящего в нем. Постепенно возник звук', Ферн услышала голос из–за спинки высокого кресла, знакомый холодный голос из Преисподни.

Она слышала этот голос исходящим из каменной глотки, сильный, хриплый, ужасный. Сущность его не изменилась.

— Ты не должен быть амбулантом, — говорит голос. — У амбулантов дух покидает тело и ждет в преддверии ада, пока тело не умрет. Твоя душа должна оставаться в тебе, я только навещал бы тебя иногда, как гость. Ты должен вызывать меня, когда тебе понадобится моя сила. Ты должен вызывать меня и затем отпускать. Я должен быть джинном, над которым ты властвуешь.

Ферн понимает, что он лжет. Это слышится в мягком тоне голоса, в построении фраз. Она знает это, и тот, кто его слушает, тоже знает — на его сером лице проступают отвращение, ненависть и тоска. Она видит, что он прячет это знание, выражая лишь ожидаемую от него покорность.

— Вместе, — говорит Эзмордис, — мы овладеем последним драконом и станем хозяевами неба, хозяевами огня и волшебства. Забудь об ужасном оружии современности. С драконом у нас будет бомба, которая умеет думать. Ты мечтал об этом, я знаю — мечтал… Ты должен увидеть свои мечты, оживить память, заложенную в тебе предками. В твоей крови живет искусство, которое так долго было невостре–бовано, но оно в тебе есть, это — твой Дар, ты — Заклинатель драконов. Твое тело постарело, ему необходимы сила и живость. Все это могу тебе дать только я. Пригласи меня войти!

Пригласи меня войти! Древний закон запрещает переходить границу без приглашения, нельзя без зова войти ни в дом, ни в сознание. Дверь должна быть открыта изнутри. Хозяин сам, по своей воле, произносит слова приглашения. Кто создал этот закон — неизвестно. Моргас в своих уроках этого не открыла. Ясно, что ей не хочется признавать существование недостижимой для нее силы, существование правил, которые даже она не может нарушать. Первичные Законы — непреложны. Даже самый слабый находится под их защитой, к нему нельзя ворваться в темноте. Твоя душа — это твоя собственность, ее нельзя украсть. Но она может быть разрушена, или продана, или подарена.

— Пригласи меня войти! — настаивает Эзмордис, и на лице Лая отражаются страхи перед неумолимым возрастом и смертью, жажда осуществить свои мечты. Ферн интересно, что он видит. Он размахивает руками, спорит сам с собой — все это напрасная суета, его битва уже проиграна.

Пригласи меня войти! — будто шепчет темнота, пытаясь удержаться от гипноза.

Очень хорошо! — Ферн слышит, как наконец заговорил мужчина, он почти хрипит, в этом хрипе слышатся и алчность, и сомнения. — С твоей помощью я стану обладателем невообразимой мощи. Я приручу дракона, я получу от этого мира все, чего мне хочется, и буду долго жить и радоваться жизни. Мы договорились. — Он протягивает руку, но ее никто не берет.

Произнеси точные слова. Пригласи меня в твое сознание, в твое тело, в твою душу. Скажи эти слова.

Голод чувствуется в настойчивости, голод, рожденный алчностью. Он кормится бренными жизнями, чтобы наполнить свою бессмертную жизнь, иссушая и отбрасывая прочь своих игрушечных человечков, стараясь все время наполнять свою бессмертную пустоту блеском их душ и теряя их, в конце концов, у входа во Врата. Ферн не может видеть его лица — если вообще есть лицо, которое можно увидеть, — но в этом нет необходимости. Все выражается в голосе, в таинственном присутствии в высоком кресле, которое выросло уже так, что доминирует в комнате. Кресло становится троном темноты, пред которой все опускаются на колени. Однако в его серой ипостаси Ферн видит просто алчность, ужатую до размеров смертного. Теперь они с вязаны ужасной связью — два монстра, огромный и маленький. Мужчина произносит медленно и с предельной осторожностью:

— Приди в мое сознание. Раздели со мной мое тело. Проникни в мою душу.

—Аааах!

Глубокий вздох удовлетворения сменяется жутким визгом, будто кричит такая–то птица из далекой древности. Ферн давным–давно слышала подобный звук, это было в самом сердце шторма, это был призыв из мира, который существовал еще тогда, до появления слов, когда звери, стихии и горло Земли имели только голос, который можно было услышать. Казалось, что плечо сдвинулось за спинку высокого кресла. Человек с серым лицом окаменел. Его глаза расширяются до такой степени, что лишаются век, вены глазных яблок взбухают, щеки проваливаются, рот становится огромной дырой. По коже лица пробегает дрожь. Затем следует последнее сильнейшее содрогание, и все черты лица возвращаются к нормальному состоянию. Он почти без сознания, чуть дышит слегка приоткрытым ртом. Глаза кажутся еще слишком красными на сером лице. Ферн становится дурно не только от ощущения физического проникновения, но от более глубокого ужаса, когда кто–то еще проникает в твои мозги, рыскает среди твоих мыслей, овладевает твоим сознанием. Ферн чувствует такую слабость, которой еще ни разу не испытывала в течение бесконечных часов под Древом.

Когда она открывает глаза, то замечает, что впервые осталась одна. Сисселоур спит в своей беседке из корней, Моргас, должно быть, вышла из пещеры и наблюдает за тем, как медленно зреют головы. (Ферн знает, что тут где–то есть выход, хотя никогда его не видела.) Огонь заклинаний показынал это видение только для нее. Там, в комнате с книгами, человек что–то говорит, но Ферн не слышит ни звука. Он сильно постарел, наверное, стал таким же, как и его гость, однако видно, что его переполняет неестественная сила. Изображение отодвигается до тех пор, пока человек не оказывается в некоем подобии черной рамы. Он продолжает говорить, и палец его высовывается из рамы по направлению к ней, манит ее, и на заднем плане Ферн па мгновение замечает спину девушки с копной черных волос. Затем изображение тает, исчезает в дыму. В голове Ферн пробегают воспоминания о жизни во Времени. Гэйнор -— Гэйнор и телевизор, Элайсон — и человек, которого Гэйнор называла — доктор Лэй. (Доктор Лэй… Рьювиндра Лай?) Гэйнор, ее подруга, — страшно — опасность…