— Спасите! Убивают! Спасите! Меня убьют!.. Предупредите полицию!

— Он совсем спятил, этот джентльмен, — пробормотал Люпен. — Черт возьми, беспокоить полицию в девять часов вечера… Как неделикатно!

Он принялся за работу. Это продолжалось дольше, чем он полагал, потому что нашел шкафы, полные ценных безделушек, которыми было бы глупо пренебречь; со своей стороны, Жильбер и Вошери вносили в свои розыски такую тщательность, что рассердили его.

Наконец, он не вытерпел.

— Довольно, — приказал он. — Из-за этих нескольких безделиц мы провалим все дело. Я отчаливаю.

Они были уже на берегу, и Люпен спускался по ступеням. Жильбер удержал его.

— Послушайте, патрон. Нам надо еще раз сходить туда. На пять минут, не больше.

— Но зачем это, черт возьми!

— Нам говорили, что там есть одна старинная реликвия. Нечто поразительное…

— Ну, и что же?

— Жалко ее прозевать. И я думаю, что она в буфетной, там есть стенной шкаф с большим замком… Вы же понимаете, что мы не можем…

Он уже направлялся к подъезду. Вошери бросился за ним.

— Десять минут, ни минуты больше! — крикнул Люпен. — Через десять минут я уезжаю.

Прошло десять минут, а он все еще ждал.

Люпен посмотрел на часы.

— Четверть десятого… Безумие!

Ему стало казаться странным, что во время всего этого нападения Жильбер и Вошери вели себя как-то особенно, не расставались и как будто следили друг за другом. Что бы это такое значило?

Незаметно Люпен, толкаемый каким-то необъяснимым беспокойством, прислушиваясь к странному шуму, доносившемуся со стороны Энжиена, подошел к дому. Шум как будто приближался.

Должно быть, гуляющие.

Люпен свистнул. Выждав минуту, он подошел к забору, чтобы осмотреть аллею. Вдруг раздался выстрел, сопровождаемый ужасным стоном. Он побежал назад к подъезду и бросился в столовую.

— Черт возьми! Что вы тут делаете?

Жильбер и Вошери, сцепившись друг с другом, катались по паркету. Их платья были запачканы кровью, Люпен бросился на них. Но Жильбер уже уложил своего противника и выхватил у него из рук предмет, которого Люпен не успел разглядеть. Вошери истекал кровью: он был ранен в плечо и потерял сознание.

— Кто его ранил? Ты, Жильбер? — спросил Люпен.

— Нет, Леонард.

— Леонард! Он был связан…

— Ему удалось развязаться и взять револьвер.

— Где он, каналья?

Люпен схватил лампу и прошел в буфетную.

Лакей лежал на спине с бескровным лицом. Изо рта вытекала красная струйка.

— Ого, — пробормотал Люпен, осмотрев его, — он мертв.

— Вы думаете?.. вы думаете?.. — спросил Жильбер. Голос его дрожал.

— Говорю тебе, мертв.

— Это Вошери ударил его…

Люпен схватил его, побледнев от гнева.

— Вошери… А ты тоже, негодяй! Ты был тут же и позволил ему. Кровь… Кровь! Вы хорошо знаете, что я не хочу крови. Это мое правило. У меня не убивают, а скорее позволяют убить себя. Тем хуже для вас, ребята. Вы за это заплатите, если понадобится. А стоить это будет дорого. Берегитесь!

Этот труп смутил его. Яростно встряхивая Жильбера, он допытывался:

— Зачем, зачем его понадобилось убивать?!

— Он хотел его обыскать и взять ключ от стенного шкафа. Когда он над ним наклонился, он заметил, что тот развязан… Он испугался и ударил его…

— А выстрел?

— Это Леонард. У него револьвер был в руках. Он перед смертью был еще в силах его направить.

— Ну, а ключ?

— Вошери взял его.

— Он открыл?

— Да.

— И нашел?

— Да.

— А ты хотел у него отнять этот предмет. Какой предмет? Реликвию? Нет, это было что-то маленькое… Что же это, отвечай!

По решительному выражению лица и по молчанию Жильбера Люпен понял, что не получит ответа. Он проговорил с угрозой:

— Ты заговоришь у меня, дорогой мой. Я тебя заставлю исповедаться. Но сейчас нужно убираться отсюда. Ну, помоги, надо унести Вошери.

Они вернулись в столовую, и Жильбер наклонился над раненым.

Вдруг Люпен остановил его.

— Послушай!

Они обменялись беспокойным взглядом. В буфетной разговаривали… Странный, тихий, отдаленный голос… Но они только что убедились, что там никого не было, никого, кроме мертвеца — труп его виднелся в темноте.

Голос послышался снова, то пронзительный, то приглушенный, дрожащий, неровный, крикливый и страшный. Доносились неразборчивые слова, какие-то нечленораздельные звуки.

Люпен чувствовал, что у него выступает холодный пот. Что это за таинственный, замогильный голос?..

Они устремились в буфетную, и Люпен склонился над лакеем. Голос умолк, затем зазвучал снова.

— Посвети, — сказал Люпен Жильберу.

Он слегка дрожал от страха, который не в силах был побороть. Ужас ситуации заключался в том, что Жильбер снял с лампы абажур, и стало очевидно — голос исходил от мертвеца, а между тем тело было неподвижно, губы не вздрагивали.

— Патрон, мне страшно, — проговорил Жильбер.

Опять тот же шум, тот же носовой голос.

Вдруг Люпен, разразившись смехом, схватил труп и переложил его на другое место.

— Превосходно! — проговорил он, заметив блестящий металлический предмет… — Превосходно. Нашел! Правда, я на это ухлопал время!

На том месте, где лежал мертвец, валялась телефонная трубка. Шнурок от нее шел к стене, туда, где был прикреплен аппарат.

Люпен приложил трубку к уху. Почти сейчас же шум повторился; это был многоголосый разговор, смесь всяких восклицаний, междометий, перекрестных вопросов, так, как будто перекликалось несколько человек:

— Где вы?.. Он не отвечает… Это ужасно… Его убили… Где вы? Что случилось?.. Мужайтесь… Помощь послана… агенты… жандармы…

— Черт возьми! — вскричал Люпен, бросив трубку.

Действительность предстала перед ним во всем своем ужасном виде. В самом начале еще, в то время когда они переносили вещи, Леонард, будучи плохо связан, дотянулся до аппарата и снял трубку, должно быть, зубами; она упала на пол и он позвал полицию из Энжиенского Бюро.

Вот почему Люпену послышались слова: спасите! убивают! меня убьют!

И вот теперь по телефону отвечали… Так вот откуда шел тот отдаленный шум, который Люпен слышал в саду несколько минут назад!

— Полиция… Спасайся, кто может! — произнес он и бросился через столовую.

Жильбер заметил:

— А Вошери?

— Тем хуже для него!

Но Вошери пришел в себя и умолял его:

— Патрон, не оставляйте меня!

Люпен, несмотря на опасность, все же остановился и с помощью Жильбера уже поднял раненого, как вдруг снаружи послышался шум.

— Слишком поздно, — сказал он.

В этот момент в дверь заднего хода посыпались удары. Он бросился к переднему подъезду. Люди уже окружили дом. Может быть, и удалось бы достигнуть лодки, но как отчаливать под выстрелами врага?

Он запер дверь на замок.

— Мы окружены, пропали, — пробормотал Жильбер.

— Замолчи, — приказал Люпен.

— Они видали нас, патрон. Послушайте, они стучат.

— Замолчи, — повторил Люпен. — Ни слова! Ни движения!

Он сам оставался совершенно бесстрастным, со спокойным лицом, с задумчивым видом человека, имеющего достаточно времени, чтобы со всех сторон обдумать тонкое дело. Он пребывал в одном из таких состояний, которые называл «лучшими минутами жизни», теми минутами, которые придают цену и смысл существованию. В таких случаях, какова бы ни была опасность, он начинал медленно считать про себя: «Раз, два… три… четыре… пять… шесть», — до тех пор, пока биение его сердца становилось совершенно нормальным. Тогда он начинал рассуждать — и с какой проницательностью! С какой удивительной силой! С каким глубоким предвидением всех возможных обстоятельств! Он взвешивал все, все допускал. И принимал решение, полное логики и спокойствия.

Через тридцать или сорок секунд, в то время как снаружи взламывали дверь, он сказал своему товарищу:

— Следуй за мной.

Он вошел в гостиную и тихонько поднял занавес окна, выходившего на берег. Вокруг были люди. Казалось, побег был невозможен. Тогда он закричал изо всех сил: