— Ну, ну, патрон, вы падаете духом.

— Я? Никогда. Через час документ будет у меня, я увижусь с адвокатом Жильбера, и ужас кончится.

— Браво, патрон. Узнаю вас. Ждать вас здесь?

— Нет, отправляйтесь в отель. Я приду к вам.

Они расстались. Люпен пошел прямо к отелю и позвонил.

Ему отворил агент, который тотчас признал его.

— Господин Николь?

— Да, — сказал он. — Главный инженер Бланшон здесь?

— Да…

— Могу я переговорить с ним?

Его провели в кабинет инспектора, который принял его с видимой предупредительностью.

— Господин Николь, у меня есть приказ отдаться в ваше полное распоряжение, и я счастлив вас видеть здесь именно сегодня.

— Почему же, господин главный инспектор?

— Потому что есть новости.

— Что-нибудь важное?

— Очень важное.

— Говорите скорее.

— Добрек вернулся.

— Что? Как? Он сейчас здесь?

— Нет, он ушел.

— Входил он сюда, в кабинет?

— Да.

— Когда?

— Сегодня утром.

— И вы допустили?

— Как же я мог не допустить?

— И оставили его одного?

— Он решительно потребовал этого.

Люпен чувствовал, что бледнеет. Добрек вернулся за хрустальной пробкой. Довольно долго он хранил молчание, раздумывая про себя:

— Он пришел за пробкой, боялся, чтобы другие не захватили. Черт возьми, это неизбежно. Д'Альбюфе, взятый под стражу, разоблачает Добрека, надо же ему защищаться. Шутки плохи. После многих месяцев неизвестности публика узнает, наконец, что коварное существо, подстроившее трагедию двадцати семи, порочащее и доводящее людей до смерти, — не кто иной, как Добрек. Что было бы с ним, если бы он лишился своего талисмана? Он снова овладел им.

Он спросил как можно более уверенно:

— Долго ли он здесь пробыл?

— Секунд двадцать.

— Как, только и всего?

— Да, не больше.

— В котором часу?

— В десять.

— Мог ли он уже знать о самоубийстве д'Альбюфе?

— Да, я видел у него в кармане специальное издание «Пари Миди», выпущенное по этому случаю.

— Так, так.

Затем спросил:

— Разве господин Прасвилль не дал вам специальных указаний на случай возможного возвращения Добрека?

— Нет. В отсутствие господина Прасвилля мне пришлось даже запросить по этому поводу префектуру, и я ожидаю ответа. Исчезновение депутата Добрека взбудоражило общество, как вы знаете, и наше присутствие здесь допустимо, пока длится его отсутствие. Но раз Добрек вернулся целым и невредимым, можем ли мы оставаться в его доме?

— Что за важность, — сказал Люпен рассеянно, — будет под вашей охраной дом или нет. Добрек вернулся, значит, пробки здесь нет больше.

Он не закончил еще фразы, как новый вопрос возник в его уме. Нельзя ли как-нибудь удостовериться, что пробка действительно исчезла? Не осталось ли какого-нибудь следа исчезновения пробки, заключенной, конечно, в какой-нибудь другой предмет?

Убедиться было нетрудно. Достаточно было только внимательно осмотреть стол. Ведь Люпен знал из шуточек Себастиани, что именно стол являлся местом хранилища пробки. Да и самим хранилищем должно быть что-то очень простое, ибо, чтобы разыскать и взять к себе, ему понадобилось двадцать секунд, промежуток времени, в который только и можно успеть что войти и выйти.

Люпен посмотрел вокруг. В его памяти как будто запечатлелся вид стола со всей совокупностью предметов, находившихся на нем в прошлый раз, с такой ясностью, что отсутствие одного из них мгновенно поразило его. Как будто именно этот предмет являлся характерным признаком стола, отличившим его от других.

«О, — подумал он с радостью, — все совпадает… все… вплоть до начала слов, которые пытка вырвала у Добрека в башне Мортепьера. Загадка раскрыта. На этот раз нет никаких сомнений. Мы у цели».

Не отвечая на расспросы инспектора, Люпен думал о том, как просто ларчик открывался, и вспоминал о подобной истории у Эдгара По с украденным письмом, долго разыскиваемым и лежавшим почти на виду у всех.

— Ну, и не везет же мне, — сказал Люпен, раздраженный своим открытием, — и в этой проклятой истории словно кто обрек меня на неудачи: что я ни задумаю, что ни построю, все гибнет тотчас же.

Но он не сдавался. С одной стороны, ему было известно, каким образом депутат спрятал пробку. От Клариссы Мержи он узнает место, где Добрек скрывался сам. Остальное уже для него детская забава.

Гроньяр и Балу ждали его в гостиной маленького отеля «Франклин», расположенного близ Трокадеро. Госпожа Мержи еще не написала им.

— Ничего, — сказал он. — Я верю в нее. Она не оставит Добрека, пока не добьется своего.

Однако в конце концов он стал терять терпение и беспокоиться. Им предстояло сражение, последнее, как он надеялся, в котором малейшее промедление было бы гибелью. Вдруг Добрек увильнул от госпожи Мержи? Как напасть снова на его след? Да и прежде всего они не располагали уже больше временем, необходимым для исправления совершенных ошибок, оставались лишь часы, ужасающе ограниченное количество часов.

Встретив хозяина отеля, он спросил его:

— Вы уверены, что на имя моих друзей нет пневматической почты, письма?

— Вполне уверен.

— А на мое имя, на имя Николь?

— Тоже ничего нет.

— Любопытно, — ответил Люпен. — Мы рассчитывали получить сведения о госпоже Одран (под этим именем госпожа Мержи была известна в отеле).

— Но эта дама приходила сама.

— Что вы говорите?

— Она приходила недавно и, не застав этих господ, оставила в своей комнате письмо. Разве слуга не сказал вам?

Люпен и его друзья поспешно поднялись к себе. Действительно, на столе лежало письмо.

— Да оно распечатано. Как это могло случиться? И разрезано.

Письмо гласило следующее:

«Добрек провел неделю в отеле „Централь“. Сегодня утром он отправил свои вещи на вокзал… и телеграфировал, чтобы ему оставили место в спальном вагоне поезда, который идет в…

Я не знаю, в котором часу отходит поезд. Буду все время на вокзале. Приходите втроем как можно скорее. Надо подготовить похищение».

— Хорошо, — сказал Балу. — Да на какой вокзал? И куда идет поезд? Она отрезала самые нужные слова.

— Ну, да, — буркнул Гроньяр. — Два удара ножницами, и весь смысл письма пропал. Странная она. Голову, что ли, потеряла?

Люпен не двигался. Кровь прилила к голове с такой силой, что он должен был схватиться руками за виски и удерживать их биение. Он чувствовал, как лихорадка вновь охватывает его мозг, начинает затемнять его сознанье, и призвал на помощь всю свою силу воли, чтобы раздавить этого внутреннего врага. Иначе он погиб безвозвратно.

Он прошептал очень спокойно:

— Сюда приходил Добрек.

— Добрек?

— Разве вы можете допустить хоть на минуту, чтобы госпожа Мержи пропустила эти два слова? Это дело рук Добрека. Госпожа Мержи думала выследить депутата, а вышло наоборот, он выследил ее.

— Каким образом?

— С помощью здешнего слуги, который не доложил нам о приходе госпожи Мержи, но зато уведомил Добрека. Тот пришел, прочел письмо и в насмешку оставил его нам, отрезав самое существенное.

— Можно разузнать, допросить…

— К чему? На что нам знать, как он прошел, раз мы знаем, что он прошел. — Он довольно долго изучал письмо, поворачивая его во все стороны, потом сказал, вставая:

— Пойдемте.

— Но куда?

— На Лионский вокзал.

— Вы уверены?

— Никогда ни в чем не уверен, когда имею дело с Добреком. Но надо же на чем-нибудь остановиться, а судя по тому, что его дела, здоровье, удовольствия влекут его скорее в Марсель и к лазурным берегам, чем на восток Франции, из двух вокзалов, Восточного и Лионского, надо остановиться на последнем.

Лишь в восьмом часу вечера Люпен и товарищи ушли из отеля. Полным ходом автомобиль доставил их на вокзал. Но уже через несколько минут было ясно, что Клариссы Мержи нет нигде, ни внутри вокзала, ни на перроне.

— Однако… — хрипел Люпен, возбуждение которого возрастало от новых препятствий. — Однако если он получил спальное место, то только в вечернем поезде и только в поезде, уходящем в половине восьмого.