— Ну и что же? — сказал Люпен, охваченный безумным желанием броситься на этого человека и заставить его замолчать.

— Что? Ничего, молодой человек. Чего вы еще хотите? Комедия окончена. Я вас только попрошу передать Прасвиллю это послание, которое я только что начертал. Клементина, соблаговолите проводить господина Полония. И если он когда-нибудь опять появится — откройте ему широко все двери. Вы здесь у себя дома, господин Полоний. К вашим услугам!

Люпену хотелось бросить ему прощальную фразу, заключительную, как в театре бросают со сцены, чтобы устроить себе блестящий выход, и доблестно исчезнуть. Но его положение было так жалко, что он не нашел ничего лучшего, как нахлобучить шляпу ударом кулака и последовать за Клементиной, громко топоча ногами. Мщение было довольно жалкое.

— Чертова кукла! — воскликнул он, как только очутился на улице и повернулся к окнам Добрека. — Несчастный, каналья! Депутат! Ты мне за это заплатишь! Клянусь, что когда-нибудь!.. — Он задыхался от бешенства, потому что в глубине души он сознавал силу этого нового врага и не мог отрицать его превосходства в данном случае.

Спокойствие Добрека, уверенность, с которой он обращался с сыщиками, презрение, с которым он позволял себя обыскивать, его замечательное хладнокровие и поведение по отношению к новому лицу, которое за ним шпионило, все это обнаруживало большой, мощный, уравновешенный характер, проницательность и смелость человека, уверенного в себе и в своей игре.

Но что это была за игра? С кем, с какими партнерами? Люпен ничего не знал об этом. И он вмешался в эту борьбу, ничего не понимая, не зная, как далеко зашли противники, не зная ни их позиций, ни их оружия, ни тайных их планов. Потому что не мог допустить, чтобы целью стольких усилий была хрустальная пробка! Одна вещь утешала его: Добрек не узнал его, Добрек полагал, что он работает в полиции. Следовательно, ни Добрек, ни полиция не подозревали вмешательства третьего лица. Это был единственный козырь, дававший ему свободу действий и имевший для него крайне важное значение.

Немедля ни минуты, он распечатал письмо Добрека к главному секретарю префектуры. Оно содержало следующее:

— «У самого носа, под рукой», — повторял Люпен. — Может быть, он пишет правду. Чем проще запрячешь, тем лучше. Все-таки, все-таки увидим… Нужно будет узнать, почему Добрек находится под таким тщательным наблюдением, и получше осведомиться о нем самом.

Вот какие сведения собрал Люпен в специальном агентстве:

«Алексис Добрек, два года депутат с устья Роны, числится среди независимых. Убеждения неопределенные, но среди избирателей положение солидное благодаря огромным суммам, которые он расходует на свое избрание. Без всякого состояния. Особняк в Париже, виллы в Энжиэне и в Ницце. Много проигрывает, и никто не знает, откуда деньги. Очень влиятельный, добивается, чего захочет, хотя не бывает в министерствах и не имеет ни друзей, ни знакомых в политических кругах».

— Характеристика, — сказал себе Люпен, прочтя эту заметку. — Мне бы нужна другая, интимная, полицейская, которая приоткрыла бы его частную жизнь, которая позволила бы мне свободнее маневрировать в этих потемках. Вот бы и показала — я не напрасно топчусь вокруг этого Добрека. Черт возьми, ведь время-то идет!

Одна из квартир Люпена, в которых он жил в настоящее время, находилась на улице Шатобриан, возле Триумфальной арки. Его там знали под именем Мишеля Бомона. Это было довольно комфортабельное помещение. Ему служил преданный человек Ахил, работа которого заключалась в собирании сообщений, подаваемых Люпену по телефону его помощниками.

Придя к себе, Люпен с большим удивлением узнал, что его почти целый час ждала какая-то работница.

— Как! Ведь сюда ко мне никто не приходит. Она молода?

— Нет… не думаю.

— Ты не думаешь?

— У нее на голове вместо шляпы наколка, и потому не видно лица… Это как бы приказчица или служащая… простая.

— Что ей нужно было?

— Господина Мишеля Бомона, — ответил слуга.

— Странно. По какому делу?

— Она мне только сказала, что это касается энжиэнского дела… Тогда я подумал…

— Гм! Энжиэнское дело! Значит, она знает, что я причастен к нему! Значит, знает, если пришла сюда.

— Я ничего не мог от нее добиться, но я думаю, что ее нужно было принять.

— Ты хорошо сделал. Где она?

— В гостиной. Я зажег свет.

Люпен быстро прошел через переднюю и открыл дверь гостиной.

— Что ты такое наговорил? Ведь никого нет.

— Никого? — спросил Ахил, бросившись в гостиную.

Действительно, в комнате никого не было.

— Ого! Какая ловкая! — воскликнул он. — Меньше чем двадцать минут тому назад я из предосторожности заглянул сюда. Она была здесь. Мне не померещилось.

— Где же ты был в то время, как эта женщина сидела здесь? — спросил Люпен с раздражением.

— В вестибюле, патрон. Я ни на минуту не уходил из вестибюля. Я бы увидел, если бы она вышла, черт возьми.

— Однако ее нет…

— Очевидно… очевидно… — бормотал ошеломленный слуга… — Она потеряла терпение и ушла. Но каким образом, черт возьми.

— Каким образом? — сказал Люпен. — Не надо быть колдуном, чтобы это знать.

— Как же?

— Через окно! Видишь, оно еще полуоткрыто. Ведь мы на первом этаже, улица почти пустынна вечером… Нет никакого сомнения.

Он осмотрелся вокруг и убедился, что ничего не было взято или переставлено. Впрочем, в комнате не было ничего драгоценного, никакой важной бумаги, которая могла бы оправдать посещение и внезапное исчезновение этой женщины. И все-таки зачем это необъяснимое бегство.

— Сегодня никто не звонил по телефону? — спросил Люпен.

— Нет.

— И писем не было?

— Письмо есть.

— Дай сюда.

— Я, как всегда, положил его на камин.

Комната Люпена сообщалась с гостиной. Но он заставил дверь в эту комнату, и туда можно было попасть только через вестибюль.

Люпен зажег электричество и через секунду заметил:

— Я не вижу письма.

— Но я положил его на камин.

— Ничего тут нет.

— Вы плохо ищете.

Ахил стал искать сам, перемещать предметы, шарить на полу — письма не было.

— Ах, черт возьми! — бормотал он. — Это она, она украла его… А потом, схватив письмо, удрала…

Люпен возразил:

— Ты с ума сошел! Ведь между комнатами нет никакого сообщения!

— Так что же тогда, патрон?

Они оба замолчали, Люпен старался совладать со своим гневом и собраться с мыслями.

Он спросил:

— Ты осмотрел это письмо?

— Да.

— В нем не было ничего особенного?

— Ничего. Обыкновенный конверт и адрес, написанный карандашом.

— Ага!.. Карандашом?

— Да. Как будто наспех написано, скорее нацарапано.

— Какой был адрес? Ты запомнил? — спросил тревожно Люпен.

— Да, запомнил.

— Говори! Говори скорее!

— «Господину де Бомону Мишелю».

Люпен яростно схватил своего слугу.

— Там было написано «де Бомон»? Ты уверен? и «Мишель» после «Бомон»?

— Совершенно уверен.

— Ах! — пробормотал Люпен сдавленным голосом… — Это письмо от Жильбера!

Он замер. Лицо его стало бледным. Никакого сомнения, письмо от Жильбера. Это была та формула, по которой Жильбер уже несколько лет с ним переписывался. Наконец-то он нашел возможность — ценою каких хитростей и скольких ожиданий — нашел возможность послать из глубины тюремной одиночки письмо. И его перехватили! Что в нем такое было? Какие инструкции давал несчастный пленник? О какой помощи умолял? Какой проект действий предлагал?

Люпен осмотрел комнату, в которой он хранил важные бумаги. Но так как замки были не тронуты, пришлось допустить, что другой цели, как достать это письмо, у незнакомки не было.