— Вы хотели дать показания. Вы госпожа Шевийон, продавщица молока, улица Клер, 7-й округ Парижа?

— Совершенно верно, господин комиссар. Я пришла по поводу того, что мне рассказала дочь, и думаю, это может принести пользу расследованию…

Инспектор уже больше не верил в то, что свидетельские показания могут быть сколько-нибудь полезными для следствия. А с этим новым преступлением он испытывал беспокойство за свою карьеру, находящуюся под угрозой. Стоит только прессе раздуть это дело, ставя во главу угла неудачу полицейского расследования, и он окажется в роли козла отпущения. Поэтому он не должен упустить ни одного следа, не имеет права пренебречь ни единым свидетельским показанием, обязан тщательно проверить любой донос.

— Мадам, пусть все расскажет ваша дочь.

Он подал знак своему коллеге Жюлю Марселену, грузно примостившемуся за пишущей машинкой. Крошка, казалось, чувствовала себя немного неловко. Она бросила мстительный взгляд на мать, и полицейский заподозрил молочницу в том, что та более или менее, но сама придумала свидетельское показание своей дочери. Девица подыскивала слова и наконец решилась:

— Значит, это было недели две или три тому назад.

— Когда точно? — обрезал Туссен. Он был в плохом настроении и не хотел облегчать жизнь этим двум женщинам.

— Три недели тому назад. Это было в четверг вечером. Я это помню, потому что ходила в кино с подругой смотреть «Сисси-императрицу».

Туссену стало жаль Марселена, который уже весь взмок, печатая на машинке эту чепуху. Но, ничего не поделаешь, он был обязан выслушать их. Снова появилось солнце после трех дождливых дней, и как было бы хорошо прогуляться сейчас в Люксембургском саду или по берегу Сены, глядя на рыбаков.

— Я возвращалась домой по Шан-де-Марс совсем одна, и тут вдруг он подходит ко мне и говорит…

— Кто это?

— Как кто? Маньяк! Месье Витри, кто ж еще! — Записывай: Жильбер Витри подошел ко мне.

Марселей забил буквой «х» строчку и продолжил печатать в прежнем ритме.

— Так что же он вам сказал?

— Ну давай же, скажи господину комиссару, что он тебе сказал! — воскликнула мать.

Девчушка опустила глаза. Туссен охотно бы поспорил, что эта красная шапочка уже повстречала серого волка и даже не одного.

— Он мне сказал: «Значит, гуляем совсем одни? Может быть, вас проводить?». Вмешалась мамаша:

— Она его узнала, вы понимаете? Это один из наших покупателей. Она не ошиблась, бедная девочка! Туссен нервно вздохнул. Девчонка продолжала:

— Мы, в общем, прошли несколько шагов вместе, а потом вдруг он взял меня за руку и потащил к темной аллее. А там он мне стал говорить… ну в общем, это и не повторишь!

— Так все-таки, что же он сказал? — осведомился Туссен, пустив в ход все свое терпение, на которое еще только чувствовал себя способным.

Он заметил усилие, которое сделала девчонка, чтобы покраснеть. Бесплодные усилия. Слабый испуганный голос:

— Он мне сказал, что я красивая, что я ему нравлюсь и что, если я хочу с ним… то он мне даст денег.

— Моей дочери! — воскликнула молочница, подняв глаза к небу. — Моя бедняжка Жинетта! Когда я думаю, что я слежу за всеми ее выходами из дома и что такие вот мужчины находятся на свободе! Ведь он мог ее убить!

— А затем? — спросил инспектор.

— Ну, значит, он прижал меня к себе и поцеловал. Он хотел меня погладить, попытался залезть под юбку, но я не позволила! Ах, нет же! Я ему влепила хорошую пощечину и бросилась бежать!

— А он не попытался вас догнать?

— Да, да, еще как! Он погнался за мной, но я бежала быстрее, чем он. Когда я добежала до угла с улицей Сен-Доминик, там где хорошо освещено, я обернулась и не увидела его!

Туссен снова зажег свою сигарету «Голуаз», повисшую в уголке рта. С долей иронии в голосе он сказал:

— Разумеется, вы сразу же все это рассказали матери.

— Она не решилась, бедняжка! Поставьте, себя на ее место! — возмутилась мать. — Она испугалась скандала! Все в округе стали бы говорить, что она шляется по Шан-де-Марс и еще кучу всяких гадостей! Вот только когда она увидела, что этого мерзавца разыскивают за эти преступления, она рассказала мне об этом, всю эту историю! И меня это нисколько не удивило! Потому что этот мужик ненормальный, достаточно на него посмотреть, чтобы убедиться в этом! Каждый раз, когда он заходит ко мне в лавку, меня аж дрожь пробирает! У него взгляд сумасшедшего!

Туссен дал возможность излиться всему этому материнскому потоку слов и вернулся к дочери.

— Во время вашего… разговора с Витри предлагал ли он вам прогулку на машине или встретиться еще позже?

Девица, казалось, рылась у себя в памяти. Ее ответ был отрицательным. Туссен дал ей прочитать ее показания, подписать их и встал, чтобы тем самым обозначить окончание беседы. Закрыв за женщинами дверь своего кабинета, он вернулся и сел рядом с Марселеном, который сказал:

— Если бы я встретил эту ляльку ночью на Шан-де-Марс, сразу бы принял ее за шлюху. Ты видел ее глаза?

— Ее глаза и все остальное. По существу, я бы тоже поступил так же, как Витри. Такую девицу, как эта, можно брать голыми руками.

Он не мог поверить в случившееся. Все так хорошо устраивалось, когда он услышал выпуск новостей: садист нанес еще один удар в Шантийи. В то время Жильбер находился в Рамбуйе вместе со свидетелем. И свидетель исчезает в неизвестном направлении, не сказав ни слова.

Жильбер обошел поляну туда и обратно. Мокрая земля налипала ему на сандалии. Это его навело на мысль осмотреть следы. На том месте, где стояла палатка англичанки, он узнал отпечатки своих босых ног. Но остальные следы он сам затоптал во время своей бесцельной ходьбы. Там уже больше ничего не разберешь. А эти следы, что полезного они могли бы ему дать? Он пойдет по ним до проезжей дороги, и на этом все кончится. Роберту уже давным-давно похитил какой-нибудь услужливый и предприимчивый автомобилист. Где ее найти? В каком городе Франции?

Он не знал даже ее фамилии. А она не ведала, что имела дело со слишком знаменитым Жильбером Витри! Если бы только он раскрыл ей свою личность, она смогла бы, слыша вокруг себя разговоры о садисте, установить между ними сходство и заявить затем о невиновности Жильбера! Но этого так и не случилось!

Удрученный, он вытащил на солнце свой надувной матрас и растянулся на нем. Ложась, он инстинктивно подогнул ноги под себя подобно зародышу в утробе. В какой-то брошюре по психоанализу он прочитал, что это обычно означает стремление человека возвратиться в детство, его невозможность действовать как лицо, наделенное определенной ответственностью.

Он услышал шаги, скрип шестерен велосипеда, но даже не обернулся. Его пригревало солнце, чувствовал себя хорошо, испытывая прямо— таки животное блаженство. Он открыл глаза лишь тогда, когда какая-то тень загородила ему солнце.

Жандарм. Два жандарма стояли опершись на свои велосипеды. Два молодых жандарма, задыхающихся в плотной форме и вытирающих лоб широкими жандармскими платками. Первый сказал с видом знатока:

— Как здорово, а?

— Вы мне закрываете солнце, — сказал Жильбер.

В конце концов, раз уж жандармы его все-таки обнаружили и раз он чувствовал себя невиновным, лучше уж тогда им показать, что он их не боится и что его совесть чиста.

Жандарм немного отошел назад и, к изумлению Жильбера, положил велосипед на землю. Другой тоном человека, ведущего светскую беседу, заметил:

— Через час земля будет сухой. Вон как печет.

Он тоже положил свое средство передвижения на землю и обратился к Жильберу:

— Мы не очень вас побеспокоим, если положим свою форму в вашу палатку?

Жильбер разом уселся и посмотрел на них как на блаженных. Он тупо переспросил:

— Вашу форму?

— Ну да. Вы позволите? На земле она запачкается.

— Конечно, конечно, — пробормотал Жильбер, в высшей степени изумленный.

Он ошеломленно стал наблюдать за тем, как раздевались два жандарма. А те аккуратно сложили, свою форму и положили ее в палатку. Они уже были в плавках. Чтобы снять носки, они уселись на выходящий из палатки напольный коврик.