Антуана де Сент-Экзюпери часто называют писателем-летчиком.

Вообще говоря, это так: он был и тем, и другим. Но эта черточка, соединяющая слова «писатель» и «летчик» — будто бы невозможно их существование независимо друг от друга, — вызывает во мне внутренний протест. Мы знаем немало писателей-летчиков, писателей-партизан, писателей-моряков, писателей-дипломатов — словом, людей, проживших интересную, профессионально нестандартную жизнь, а потом сумевших рассказать о ней достаточно внятно, чтобы не растерять эту «интересность» по дороге от своей памяти к листу бумаги. Но отнять у них эту черточку невозможно: такой проверки они, как правило, не выдерживают. И не раз бывало, что, скажем, педагог или партизан, написав отличную книгу о пережитом, терпит решительное фиаско, когда пытается писать повесть, роман или иное произведение «литературы вообще».

Экзюпери — не таков. Легко представить себе его не летчиком, а, скажем, моряком, геологом, хирургом, кем угодно — лишь бы человеком живого дела («сидячие» профессии были ему явно не по темпераменту: ни за столом конторского служащего черепичного завода, ни в амплуа агента по продаже автомобилей он, как известно, не удержался).

Но кем бы он ни был в жизни, Экзюпери все равно всегда остался бы Экзюпери! Его произведения далеко выходят за пределы одной профессии. Они — литература общечеловеческая. Даже «Военный летчик», как справедливо замечает Р. Грачев, автор комментариев к однотомнику сочинений Экзюпери{4} , «родился внешне (только внешне! — М. Г. ) из опыта полетов над горящей страной, внутренне — из напряженного осмысления событий, происходивших в Европе с начала тридцатых годов».

Нет, решительно не подходит снисходительно объединительный термин «писатель-летчик» к Экзюпери! Это был большой писатель, одновременно по необязательной случайности владевший профессией летчика, подобно тому как Чехов был врачом или Грибоедов — дипломатом.

Слов нет, немало драгоценных живых подробностей пришло в произведения Сент-Экзюпери из его летного опыта. Примеров тому можно привести неограниченное количество. Чего стоит хотя бы безукоризненно точное наблюдение о том, как «останавливается время», когда в полете возникает острая ситуация. Летчику Сайгону, покидающему с парашютом горящий подбитый самолет, «запомнилось, что он... чего-то ждал... Стоя над бездной, с недоумением и досадой топтался на месте».

Тут все предельно верно: и само «торможение хода времени», и чувства человека, находящегося в смертельной опасности, — не ужас или смятение, как написал бы романист, знающий опасности понаслышке, а именно «недоумение и досада».

Но летные ощущения, наблюдения, эмоции служат Сент-Экзюпери лишь поводом, отправной точкой, трамплином для раздумий о гораздо более широких категориях, тревожащих сердца людей — и отдельного человека, и целой страны, и всего человеческого общества.

И когда этот трамплин оказывается, по мнению писателя, недостаточно высоким, он решительно «надстраивает» его, нимало не тревожась о проистекающих от этого познавательных, фактических, исторических и всяческих иных потерях.

«Силой своего таланта он намеренно возвышает своего героя и обстоятельства жизни вокруг него. И если бы не талант автора, это возвышение стало бы просто преувеличением», — справедливо замечает биограф писателя, его старый знакомый и коллега, бывший летчик Марсель Мижо{5} . Вот именно — если бы не талант! Оговорка отнюдь не пустяковая... И все же, наверное, прав Р. Грачев, объясняя сдержанную реакцию французских летчиков — товарищей Экзюпери — на его произведения в большой мере тем, что присущий этим произведениям высокий пафос далеко не всегда соответствует реально складывающейся обстановке.

Так, о линейном пилоте, спокойно планирующем на посадку в одном из промежуточных аэропортов своего маршрута, Экзюпери говорит: «он был подобен завоевателю», а для директора воздушной линии Ривьера названия городов, над которыми проходил самолет его компании, были «крепостями, взятыми с бою». Впоследствии, в очерке «Пилот и стихии», Экзюпери сам признает, что может «описать ярость стихий не иначе, как нагромождая превосходные степени, а это не дает ничего, кроме неприятного ощущения преувеличенности».

И это у Экзюпери не единственное высказывание подобного рода. Он с сочувствием и пониманием пишет, как тому же директору Ривьеру из «Ночного полета» нравилось, что один из его пилотов «говорил о своем ремесле просто, говорил о полетах, как кузнец о своей наковальне».

Но сам Экзюпери говорит о полетах далеко не просто. Говорит несдержанно, приподнято, остро эмоционально, иногда даже пышно, привнося элемент чрезвычайности в самое обыденное и каждодневное. Порой, когда читаешь его, кажется, что это писал не взрослый, да еще хлебнувший немало лиха на своем веку мужчина, а восторженный, порывистый юноша... Не хочется (да и бессмысленно было бы) выдавать сейчас оценки: хороша такая манера письма или плоха. Наверное, это зависит от вкуса. Но бесспорно то, что, прочитав хотя бы несколько строк из раскрытой наугад, ранее незнакомой книги писателя, каждый безошибочно определит: «Это — Экзюпери».

Нет также, как мне кажется, достаточных оснований считать, что именно своей профессии — или прежде всего ей — обязан Сент-Экзюпери тем, как поэтично и возвышенно воспринимал он окружающее.

Возможность увидеть мир с высоты, к сожалению, сама по себе еще не равнозначна высокому видению мира. Первое — доступно любому летчику. Второе — под силу немногим избранным, независимо от их профессиональной принадлежности.

Поэтому трудно согласиться с М. Мижо, когда он говорит, что на высокий уровень обобщений, характерный для Экзюпери, «писателя, надо думать, вознесло ремесло летчика».

И точно так же, если вслед за В. В. Смирновой — автором очень интересного и во всем остальном вполне убедительного очерка «Человек в полете»{6} — считать, что все книги Экзюпери — это прежде всего раздумья человека, поднявшегося над землей и владеющего техникой полета, остается необъяснимым, почему же сотни тысяч летчиков, летавших и по сей день летающих по белу свету, дали человечеству лишь одного неповторимого Сент-Экзюпери?.. Или откуда тогда взялся «Маленький принц» — мудрая, грустная, поэтичная сказка, в которой, однако, при всем желании трудно обнаружить что-то специфически «летное»?