ГЕКАТА
В темном храме, в темном храме Слышен смутный запах крови, Неспокойно пахнет мирра, В золоченой своей раме, Черного алкая пира, Освещается Геката Тонкой свечкой восковою. Жуткого страшася воя, Испугавшись супостата, На нее глядят святые И не говорят ни слова, Избегают глаза злого Взгляды их полупустые. А она, прикрыв улыбкой Песий облик, что немеет Черно-душными ночами, Инфернальными очами Зрит загадочно и зыбко На младенца, чей синеет Бедный лик в пеленке липкой.
ЧЕРНАЯ КОБЫЛА
Шерсть шелковистую гладя, Нежно чешу за ушами. О пустыре-конокраде Грезит кобыла. За нами Стойло, сарай, и холмисто К озеру тропы сбегают. Ноты тумана-флейтиста Конскую шерсть состригают. И по блестящему крупу Долго веду я рукою, Как конвоирами, грубо Сдержан высокой травою. Да, и трава это знает, Знает и озеро: снова Явишься в сонме видений, Образ кошмара ночного!
ПЬЯНЫЙ КЛОУН
Змей светящихся пламенный ворох Повалился в пространство арены Снова стал откровеньем мой морок.
За барьером шакало-гиены Гадким смехом явленье встречают, Точно мертвенно воют сирены,
А другие творожно скучают Сгустки зелени, сала медузы, И зевоту с изжогой брачают,
Пустотою скрепив эти узы. Как смешить, какой выкинуть фортель Тем, кому безразличны укусы,
Кто вперяет в тебя взгляд свой мертвый? Знойных зверских загонов зеваки Душных душ пахнут запахом спертым.
Их извилин сухие бараки Никогда не живил смеха смалец, Там ворочаются биржи и крахи, Кои в черные дни выдаются,
И кажу я тогда им свой палец, Свой в опилках обвалянный палец Я кажу им - пускай смеются!
КАЛОВЫЙ КАМЕНЬ
Се Человек, других чудес творец, Фундамент уснастив обильною бумагой, Родил еще одно - не терем, не дворец, А нечто среднее. Запахло сагой. Он, точно гений, что в единый миг Творит нетленное, таланты затмевая, Без видимых потуг покладисто воздвиг То, что величественее гор Синая. Тесло и мастерок, мерило и отвес Все это он отверг, волнуемый гордыней, И вот созданье то, то чудо из чудес Бросается в глаза, слепя красою ныне. О, с ним не сравнится готический чертог, Египтских пирамид озирисность нелепа, А Сфинкс, всех троглодитских грез сгустившийся
итог, В сравненьи с ним лишь пустобрюхий слепок. Великий Парфенон, грандьозный Нотр-Дам Все будет сметено последним смертным ветром, И самый захудалый божий храм Покроется могильным мертвым метром. И Человек уйдет, оставив тонкий след На произвол дождям, и брошенное поле Займет боярышник и ломкий бересклет, И грыжник, что легко растет на воле. И вот через века, нырнув в случайный сдвиг В надежде обрести обломки стен и зданий, Потомки набредут на камень, что воздвиг Их предок им, потомкам, в назиданье. Протравлен, выдублен, исхлестан ветром весь, Он мягкость потерял и крепче стал цемента, Сурова и подчеркнуто-гранитна стала смесь, И весь он приобрел надежность постамента. Так стал он памятник, бессмысленный помет, Окаменевший кал, эпохи мертвой совесть, Сомнительный геньяльности полет, Бессмыслицы потужливая повесть.
АГАПА
Дерюгою промакивая лужу Вина, упрямо-липкого, как скотч, Прикидывает в мыслях: где бы мужа Сыскать себе на близящуюся ночь.
Проходит вечеря. Все малость перебрали, Но в помыслах своих здесь всякий чист Нет места среди них лжецам и вралям, Но каждый - заголяющийся мист,
Чья проповедь наглядно-совершенна И милосердно обещает слить Их символ веры, что вовек не смыть, С земной любовью, что навек нетленна.
Блевотину под стулом отмывая, Блажит о нем. Но безмятежно спит, Отчет себе ни в чем не отдавая, Невинный, кроткий, мудрый Агапит.
1996