Нугри, Кени и Мимута шли гуськом. Мужчины дружно работали локтями, пробиваясь к храму Амона.

Однако дойти до первых рядов им не удалось. Внезапно толпа встрепенулась, послышались приветственные возгласы:

– Слава тебе, наш бог Рамзес-Миамун!

Началась сильная давка, из толпы взметнулись вопли страха, боли и отчаяния, послышалась ругань.

Нугри и Кени охраняли Мимуту от напора толпы. Если бы не они, Мимута едва ли уцелела бы в этой давке.

Когда приветственные крики усилились, Нугри и Кени подняли над толпой Мимуту. Она увидела скороходов, разгонявших с пути толпу. За ними шли военачальники и телохранители-наемники из разбойничьих азиатских племен. В руках телохранителей сверкали мечи. Наконец показалась золотая колесница, запряженная арабскими конями. На ней стоял Рамзес, тощий высокий старик с властным выражением желтого лица. Он был в коротком набедреннике и золотом переднике. С его плеч свисала длинная полотняная одежда с короткими рукавами, ноги были обуты в остроконечные сандалии. На белом головном уборе с красными полосами сверкала золотая змея. По древнему верованию, она предохраняла фараона от убийства.

– Слава Рамзесу-Миамуну, вечноживущему богу!

– Жизнь, здоровье, сила!

Крики не умолкали.

За Рамзесом ехали колесницы: с царицей, с сыновьями и дочерьми фараона, с крупными сановниками. На головах их красовались парики, а щеки и губы были покрашены.

Распахнулись массивные ворота храма, и в глубине открылась колоннада.

Выбежали босые жрецы с бритыми головами и распростерлись ниц. Так они лежали, пока фараон сходил с колесницы. Потом главный жрец Амона встал, а за ним остальные жрецы. Склонив головы, они молча ожидали приказаний фараона.

– Идем, – шепнула Мимута, – я устала.

Голова у нее шла кругом.

Они стали выбираться из толпы.

– Теперь ты довольна? – насмешливо спросил ее Нугри.

– Молчи!

Нугри понял, что неосторожно сказанное слово может навлечь беду на всю семью, и замолчал. Кени безмолвно следовал за ними.

Когда они вышли из города на дорогу, ведущую к деревне, Мимута сказала:

– Ты спросил меня, муж, довольна ли я? Да, я довольна. Я видела старого человека, которого называют богом и который, должно быть, верит, что он бог. Но увы! Этот бог умрет так же, как исподний нищий.

– Я рад, что твои мысли – мои мысли! – воскликнул Нугри.

А Кени тихо сказал:

– О, если бы все думали так же, как вы!

Уже вечерело, когда они добрались до деревушки. Духота усилилась – такой духоты не было ни вчера, ни третьего дня. Казалось, невидимое солнце накаляло воздух.

Нугри посмотрел на темное небо. Оно было густо обложено тучами. Но разве они не заволакивали так же небо и вчера?

Он вошел вслед за Мимутой в хижину, поел хлеба с луком и лег на цыновку.

Семья спала, когда над фиванской долиной разразился страшный ливень с вихрем. Он был грозен и опустошителен. Такие ливни крайне редки в Египте.

Они бывают раз или два в столетие. Даже старожилы не помнят их. Сметая деревни и размывая дороги, ливни свирепствуют не более полусуток; потом наступает обычная жаркая погода.

Нугри внезапно проснулся. Сквозь продырявленную кровлю лились потоки воды. Слышно было, как Мимута металась в темноте. Потом послышался ее пронзительный голос – она сзывала детей. Очаг был залит, иного огня не было, и женщина не знала, что делать.

– Нугри, Нугри! – звала она мужа с отчаянием в голосе. – Что брать с собою?

– Бери еде, одежду.

В это время крыша обрушилась, и дождь ворвался в хижину. Вода подымалась. Размытая стена обвалилась, обдав людей густым потоком грязи.

– Горе нам, горе! – причитала Мимута.

– Замолчи! – крикнул Нугри. – Дети в сборе? За мной! А то погибнем.

Разве не чувствуешь, как подымается вода?

По колени в воде они, спотыкаясь, выбрались из размытой хижины. Шли гуськом, держась за руки – потоки воды могли сбить с ног. Нугри шел впереди. Недалеко от хижины он наткнулся на длинную палку, которой обыкновенно загоняли скот. Он взял палку и стал ощупывать ею дорогу.

Нугри вел семью к смоковницам. Они росли на бугре.

Сквозь шум ветра и ливня доносились отчаянные вопли людей. Выделялись голоса женщин. Иногда в общий шум врывался мужской голос, звавший мать.

Потом голоса утихли, только вой ветра, шум дождя и рев потоков грозно звучали в темноте.

– Держитесь! – закричал Нугри. – Здесь ложбина. Осторожно здесь глубоко. Остановись, Мимута! Передавай мне детей.

Дети плакали. Мимута передавала их мужу. Старший сын добрался до бугра и успокаивал братьев и сестер.

Наконец семья расположилась у смоковниц. Дождь продолжал лить. В воздухе стало прохладно. Продрогшие дети жались друг к другу, чтобы согреться.

Всю ночь низвергались с неба дождевые потоки, заливая деревушку. И всю ночь слышались крики людей, мычанье коров, блеянье овец и вой собак.

Несколько раз вскакивал Нугри – ему казалось, что он слышит голос Кени. Но голос затихал, и Нугри садился рядом с Мимутой.

– О Амон-Ра, сжалься над нами! – шептала она, обнимая детей. – Пошли поскорее жаркий луч на землю!

Наступило утро. Ливень утихал. Яркое, точно умытое дождем, всходило солнце. Вместо деревушки торчали остатки размытых стен, валялись в грязи балки, обломки скамеек. Мутные потоки продолжали нестись к пруду и к Нилу.

Черная грязь, похожая на застывшую смолу, блестела там, где вода спадала.

К полудню спала вся вода. Мужчины, женщины и дети, шлепая по грязи, направились к размытым хижинам.

Нугри с женой и детьми пошел к своей лачуге. Вместо глиняных стен поднимались неровные бугры и шесты.

Дети рылись в грязи, отыскивая домашнюю утварь и съестные припасы.

Мимута ополаскивала вещи в луже и раскладывала на стене, чтобы просушить.

Синие волосы ее, вымытые дождем, стали серыми, а лицо синим. Краска покрывала также одежду.

Нугри направился к Кени. Оказалось, что мать друга погибла. Он искал ее всю ночь, звал громким голосом, но ответа не было. Лишь утром Кени обнаружил труп матери на месте лачуги. Мать не успела выбраться из каморки и погибла.

У соседей тоже были жертвы: у кого пропала девочка, а у кого мальчик.

Семья каменщика, жившая возле пруда, погибла вся – вода вышла из берегов и затопила хижину.

Нугри был удручен бедствием. Собрав мужчин, он сказал:

– Сегодня мы не пошли на работу, наши семьи остались без еды и жилья.

Пойдем же к писцам, нашим начальникам, и скажем им так: нет у нас ни хлеба, ни крыши над головой. Наши семьи голодны и раздеты. Выдайте нам зерна и масла, освободите нас от работ, пока мы построим себе жилище.

– Справедливость говорит твоими устами, – отозвался Кени. – Хотя я должен хоронить мать, все же пойду с вами. Кто будет нашим ходатаем перед писцами?

– Нугри! – закричали люди. – Он первый подумал о наших нуждах и пусть будет нашим старшиною!

Каменотесы и каменщики тотчас же отправились в Фивы. Впереди шел Нугри. Он думал о том, что писцы едва ли удовлетворят требования бедняков, и кулаки его сжимались.

Место работы находилось на окраине Фив за высокой оградой. Ворота были заперты, и Нугри долго стучал. Наконец привратник открыл их. Он сказал, что работают только два каменотеса; писцы недоумевают, отчего не явились остальные люди.

Нугри отправился искать писца, ведавшего работами. Проходя мимо каменотесов, шлифовавших во дворе твердые плиты, он подмигнул на десятника:

– Не дрался еще?

Каменотесы молчали, поглядывая на подходившего десятника.

– Он услыхал твои слова, – шепнул старый каменщик, – берегись его палки!

Десятник остановился перед Нугри.

– Тебе что? – крикнул он. – Не мешай людям работать. Еды вкусной захотел отведать? – указал он на палку.

– Я ищу начальника работ, – миролюбиво ответил Нугри. – Не скажешь ли, где он?